Максим Ковалёв - По зову полной Луны

Но удача, пусть на этот единственный раз, улыбнулась защитникам Стены. Войдя в тело древня, стрела, более походившая на небольшое копьё, всё же что-то повредила у него внутри. Как ни пытался великан вновь поднять оброненную дубину, сделать этого ему не удавалось. Его правая лапа только судорожно вздрагивала, продолжая висеть плетью. Удивительно, но по всему выходило, что громилы — не просто ходячие деревья. Не обычные древесные волокна проходили у них под кожей-корой, а некое сплетение «мышц» и «связок», которое оказалось сейчас перебито. Древень отступил от Стены, мотая безвольной конечностью. Удерживать дубину одной лапой древень не мог, слишком массивной он её себе выбрал. От него доносился скрежет и будто обиженное бормотание.

— Вот теперь повоюем! — Лопух радостно размахивал факелом, порождая снопы шипящих искр. — Вдарьте-ка по ним ещё, мужики!

Стрелкам у стреломёта не требовалось подсказок, они уже перезаряжали своё убойное орудие, засовывая в раструб новое древко. Лопух повнимательнее пригляделся к этим молодчикам.

— Хряк, дружище!!! Засади им как следует!

И, правда, среди приставленных к стреломёту стрелков состоял коротышка Хряк. Потеряв в прошлой схватке друга, он поклялся отомстить громилам. Лучшего способа для того нельзя было и представить!

После недолгого замешательства древни нашли замену потери в своих рядах. Дубину Разрушителя, успевшую уже изрядно поистесаться, подобрал один из подошедших Метателей. Этот напоминал приземистую корявую сосну. Его собрат, растративший все свои снаряды, зачерпывал землю и швырял ею в помост со стреломётом. Но без булыжников он не представлял такой угрозы.

Стрелки, прикрывая лица, быстро вращали ворот орудия.

Метатель управлялся с дубиной не столь уверенно, но долбил в тоже место, что стражники уже латали ранее несколько дней к ряду. И вот после очередного удара, растрескавшаяся заплатка не выдержала. Из Великой Стены вывалился увесистый кусок, едва ни придавивший самого великана. Пока кусок лишь верхней части и через образовавшуюся дыру никто из древней пролезть бы не смог. Но дальнейшее разрушение обещало идти в убыстряющемся темпе.

— Стреляй! — Лопух едва ли ни полностью перегнулся через промежку. — Хряк, стреляй! Стреляй!

Древень вновь шандарахнул по Стене, расширяя пролом. Поиссякший с начала боя поток стрел сыпался на него, исчерчивая бархат ночи. Лучники на башне выпускали последние из своего запаса. На лапах и башке великана плясало с десяток огненных язычков. Древень изредка смахивал с себя нарастающую «щетину» — этим и ограничивались неприятности, что стрелки были способны причинить ему. Надежда оставалась лишь на пробивную мощь орудия. Но парни у стреломёта всё возились с воротом, что-то у них там незаладилось.

«Да что ж я стою! — встрепенулся Лопух. — Вдруг эти сейчас прорвутся, а внизу и нет никого».

Он утёр заливающий глаза едкий пот.

«Надо найти своих».

Лопух отнёс рукав куртки от лица — на него падало нечто тёмное. Он инстинктивно отпрянул назад… Грохнуло так, как если бы разверзлась сама земная твердь. Вал каменного крошева подбросил и опрокинул стражника, накрыв его жёсткой пеленой. А над ним, словно в замедленном действии, проносились обломки катапульты вместе с нелепо размахивающими руками и ногами, летящими лучниками. «Одному разу быть, второго не миновать». Лопух погружался в уютную мирную тьму. И возвращаться из неё ему не хотелось.

Он тоже летал и потому улыбался.

Словно птица парил в хрустально-голубой вышине: легко и непринуждённо снижался к самой земле, касался шелковистой кромки травы и вновь взмывал в манящее поднебесье, всё выше и выше, пока не утопал в завесе облаков, а затем выныривал уже с другой их стороны, пронзив молочную мякоть насквозь.

Только небо и напор ветра в лицо. Он мечтал в детстве стать одной из ласточек, что стремительными стаями носились над их деревней. Здорово было бы отрастить пару крыл и умчаться прочь от унылой повседневности, от затаённой тоски по маме, которую он едва помнил, и от которой ему осталось лишь это странное имя, от своего одиночества. Потом он вырос, как и его мечты. Но они так и оставались мечтами. Даже то, что он покинул тёткин дом и теперь сам обеспечивал свою жизнь, ничего в сущности не меняло.

Ни разу он не помнил случая, чтобы мог сказать себе: я по-настоящему счастлив. Вот здесь и сейчас я счастлив. Исключая, конечно, краткие помутнения, когда они напивались всей казармой и ржали над чьей-то шуткой (тогда было хорошо), или когда он целый месяц бегал к дочке гончара из Бермонда, в которую — Лопух был в том уверен — втрескался по уши. Потом и эта глупость прошла. Глупости проходили. А впереди не виделось ничего стоящего.