Виктор Рябинин - Жили-были

Герасим пошёл топить Муму в чём был: в болотных сапогах и телогрейке. Кончилось его терпенье! Только с утренней зорьки пришёл, улов на ивовом пруту у крыльца бросил, жену кликнул:

— Алёна, почисть рыбу на уху.

А как в избу вошёл, чтоб вздремнуть чуток до ночной смены, следом крик:

— Герасим, а рыба где?

Взошёл назад на крыльцо, чтоб неразумной улов показать, глядь-поглядь, а рыбы-то и нет. Ни подлещиков, ни уклейки, ни щурёнка, чем особо рыболов ещё на берегу сам собой гордился. Ну, как корова языком! Но главное, рядом ни соседей, ни малолеток, ни даже кота Фросика, который и так под хозяйским столом разожрался, что на рыбку вовсе ноль внимания. Один Муму под крыльцом таится. Его со щенячьего детства сучьим именем окрестили, толком не разобравшись в собачьей принадлежности. Так и осталось, так и прижилось по всей деревне. Герасим для успокоения нервов под порожек даже заглянул, а там — на тебе, одна рыбья чешуя и огрызки от хвостов! Сожрал псина всю рыбацкую отраду. Так ведь хотя бы с голодухи, с недокорма. Так ведь нет!

— Ты, зараза, что это удумал? Бараньих костей не хватает либо куриного потроха? — ещё без злого умысла спросил Герасим пса.

А Муму нагло глаз щурит и хвост презрительным поленом держит, даже раза не вильнул ради собачьего уважения. Совсем принаглел. А ведь не любит рыбу, особенно сырую. Назло ведь сожрал, видать, за вчерашнюю трёпку, когда он петуха зарезал ради смеха. Это сосед Петька его на птицу науськивал. Мол, какой ты охотник, если даже ворону не поймаешь, которая по двору хозяином гуляет? Вот Муму и доказал на петухе, какой он отчаянный зверолов. Затоптал голосистого до смерти, понимал ведь, зараза, что тот не ворона и никуда не улетит, кроме изгороди, да и то не надолго.

Словом, затолкал Герасим своего Муму в мешок и пошёл на реку наказывать за вредность, то есть топить и тоже насмерть. А кобелёк сметливый был, словно немецкий овчар, да и от хозяина ума набрался за время совместной жизни. То есть заранее догадался о своём смертном часе. Поэтому ещё в мешке притворился мёртвым, мол, издох с горя от разрыва сердца.

Вытряхнул Герасим из заплечной тары нерадивого пса, подивился его скорой смерти, репу свою почесал и говорит над усопшим трупом:

— Вот и настал укорот твоей собачьей жизни, идол. Правда до времени, я ещё подумал бы, топить тебя или нет? Может, попугал бы и всего делов. А теперь-то что? Ладно, полежи пока в холодке, а я за лопатой отойду. Похороню тебя по уставу жизни, пока перелётная птица не склевала.

Ушёл Герасим заступ искать, а когда шаги хозяйские стихли, Муму враз оклемался и дал дёру в лес, только его и видели те же вороны, как свой съестной припас и дармовое угощение. Долго таился Муму в зарослях, опасаясь погони, пока не прибился к волчьей стае, понравившись своею молодой выправкой матёрой волчице, которая даже впустила его в своё логово, а со временем и вовсе понесла от Муму весёлое потомство, с цепкой волчьей хваткой и увёртливым собачьим умом.

Года не прошло, как новоявленная стая положила в округе свой порядок. Другие лесные собратья дорогу уступали, а народ даже индюка без присмотра пшеничку в поле поклевать не пускал, не то что стадо на выпас без пастуха, а не то и двух. Однако, Муму не лютовал, а простой хозяйский порядок устанавливал, сам приученный ещё Герасимом к справедливой дисциплине.

А всё же не забыл обиду памятливый кобель, не простил Герасиму попытку ликвидации путём утопления в реке. Но лишать жизни или делать одноногим инвалидом своего бывшего хозяина не стал. А просто взял с собою трёх самых лучших охотников из стаи и тёмной ночью привёл на подворье Герасима, где ему был ведом каждый закуток и любая дырка в заборе. Вот и проникли скрытно и без шума за ограду Герасимова хозяйства, а там и до хлева рукой подать. Умеючи зарезали овцу с телёнком, а всех задушенных курят и утят перенесли под крыльцо, где когда-то сам Муму рыбку потрошил. С тем и ушли, насладившись непыльной охотой и холодной местью.

Утром Герасим подсчитал убытки, а когда нашёл под крыльцом непотрошеную домашнюю птицу, понял от кого такой подарок хозяйству. И рыбку вспомнил, и пропавшего возле реки пса. Тогда собрал он ближайших охотников с ружьями и учинил облаву на волков в ближайшем лесу. Однако убежал зверь от ловца. Ни в ближних буераках, ни в дальних засеках волчий след не обнаружился. Так что Герасим неволей смирился с победой когда-то домашнего кобеля над людской дурью. Нехотя, но смирился.