Array LeeRan88 - Третий закон Мерфи [СИ]

Для меня неожиданностью явилось то, что использование такого пера на отработках не считалось пыткой. Якобы Амбридж никого не заставляла им писать строчки, она просто предлагала. Школьники страдали от собственной инерции мышления, им никто не запрещал обычные перья, просто это не упоминалось. Поистине иезуитская изворотливость и хитрость мадам Амбридж почти восхищала. Как заявила инспекторша, она специально проводила это исследование, чтобы понять, насколько будущее поколение подвержено стороннему влиянию. «Следование авторитетам — это замечательно, но ровно до тех пор, пока подобное не начинает вредить делу. Печальная статистика: почти все студенты Гриффиндора готовы с упорством, достойным лучшего применения, наступать раз за разом на одни и те же грабли».

Если перевести на понятный язык, звучало бы это примерно так: «Магглорожденные простачки не способны даже увидеть прозрачный подтекст и со всей своей гриффиндорской смелостью вляпываются в расставленную ловушку». Что тут скажешь? Воспитание играло свою роль, а на Гриффиндоре и правда было больше всего магглорожденных.

Что примечательно, никто из воронов и змей на эти грабли не наступал. Даже большая часть хаффов, попадая на отработку, доставала свои писчие принадлежности, невзирая на слова «розовой жабы», что те им не понадобятся. Написав положенное количество строчек, студенты без единого слова со стороны профессора уходили. Некоторые после одной строчки молча откладывали кровавое перо и писали своим. Это было задолго до жалобы Гермионы, и Амбридж ничего на такое самоуправство не говорила. Все это дурно попахивало подковерными интригами, а уж ставить эксперименты на детях — вообще гадко.

Мне это противостояние Грейнджер с Маккошкой за спиной и инспекторши, в принципе, было побоку. Хотя наблюдать великую конфронтацию львиц и жабы было забавно, несмотря на проверку, тотализатор в Хогвартсе продолжал работать.

Внезапно нарисовались проблемы с личной жизнью и, собственно, эта самая личная жизнь. В четырнадцать, на минуточку.

Ох, не зря меня так напрягли в первую поездку к Валери разговоры про чистокровные порядки. Замужество в пятнадцать и радости женского предназначения, долг перед семьей и родом и прочее. Скорее всего, если бы у меня не было памяти о предыдущей жизни, то подобное не вызывало бы отторжения, но воспоминания о том, что может быть по-другому, не давали покоя. По сути, память мне ничем не помогала, только больше запутывая.

Размеренность еженедельного обмена корреспонденцией с отцом внезапно прервалась. Через день после отправки последнего письма папе я получила новое и на несколько минут впала в ступор. Отец весьма строго напоминал про взятые на себя обязательства и упрекал за то, что мое поведение можно рассматривать как пренебрежение ими. Мне вменялось в обязанность уделять время Теодору Нотту согласно предварительному договору, заключенному нашими отцами. М-да. Я, честно говоря, не ожидала, что этого потребуют уже сейчас, хотя, если бы задумалась… Все было логично, система давно откалибровалась и успешно работала.

Время, проведенное вместе, нужно было, чтобы притереться и привыкнуть друг к другу. А я этого не хотела. Мое сознание не могло всерьез воспринимать пятнадцатилетнего мальчишку как будущего супруга.

Также, вспоминая его поведение раньше, я начинала подозревать, что я жираф. То есть вполне очевидные вещи до меня доходили не сразу. Видимо, свойство организма.

Учитывая поддержку Нотта и внимание в конце второго и на третьем курсе, можно было — и нужно! — предположить, что все это не просто так. Скорее всего, хотя бы устная договоренность между нашими отцами существовала давно. Это просто мне озвучили только сейчас, а Тео, видимо, знал все заранее. Иначе с чего бы ему обращать внимание на такого социального изгоя, как я? На мой взгляд, он не был особо заинтересован, да, поддерживал, да, дарил всякие мелочи, типа шоколадных лягушек, но романтического подтекста я там не усмотрела. А это он, оказывается, соблюдал договор… Несмотря на все обстоятельства, было… не обидно, нет. Неприятно. В общем, чувствовала я себя по-дурацки.

Я еле успевала прятаться от Нотта, который с упорством носорога продолжал преследовать меня. Такое внимание тяготило, хотелось одиночества, а вместо этого папа настаивал, чтобы я общалась с Тео. Теодор же вовсю навязывался, пытался разговорить, рассказывал смешные случаи с уроков, а я не понимала, что ему нужно, чего он ждет от меня. Такое положение дел очень угнетало. И я сбегала под благовидными или не очень предлогами.