Екатерина Лебедева - Пасифик [СИ]

— Меня зовут Тоте, — она прикоснулась к его запястью, усмехнулась опять, понимающе сощурив глаза с медовой радужкой и кошачьим зрачком. — Погуляйте со мной, коллега! Я хочу дружить с вашим отделом.

— Конечно…

Тоте. Он не мог оторваться от холмиков её груди, прикрытой пушистым изумрудным свитером. Поверх свитера был небрежно накинут белый халатик, накрахмаленный, без единого пятнышка.

— Это линзы, — она дотронулась мизинцем до уголка глаза, аккуратно, стараясь не задеть ресницы, — но всё остальное у меня своё. Вам не удастся обвинить меня в нецелевом расходовании средств. Пойдёмте, ваших рабочих приведут через десять минут. Нас не часто навещают гости.

«Сон, сон… — подумал он опять, послушно колыхнувшись вперёд. Прохладные пальчики держали его за пульс. — Сон, и я пойман!»

Они шли, почти бежали по нескончаемым коридорам всё вверх и вверх; губчатые стены впитывали звук шагов, потолок мерцал россыпью светодиодных звёзд.

— Подождите!

Его слабый протест был поглощён так же, как поглощалось любое сопротивление. Тоте оглянулась, блеснула хищными зубками.

— Теперь сюда!

Вниз-вниз, другое дело, намного легче. Подошвы шлёпали по бетонному полу, а воздух наполнился запахом мокрой извёстки, свежестью иного рода — сквозняком из приотворённых ворот. Лампы гасли за спиной, а просвет становился всё шире, и, наконец, разогнавшиеся ноги сами собой перепрыгнули через направляющий жёлоб и вынесли — куда? — на каменный балкончик под открытым небом.

Отсюда можно было сделать шаг прямо на крышу одного из чистеньких микроавтобусов, ожидающих то ли техобслуживания, то ли заправки. А может быть, отдыхающих перед следующим рейсом. А на стоянку уже вползал очередной, и с обеих сторон к нему бежали встречающие, помахивая рогатыми дубинками шокеров.

— Сюда их привозят, — пояснила Тоте, щурясь от метких солнечных засветов. — Материал. А потом мы делаем из них людей. Смотрите, ну смотрите же, Хаген!

Они послушно выходили из микроавтобуса, один за другим, и тут же вставали в шеренгу, от которой встречающие техники отделяли требуемый сегмент и уводили за собой. Первые рефлексы несформированных делали их похожими на роботов, но Хаген чувствовал — угадывал, припоминал — мягкий рассеянный взгляд, лишённый агрессии, не содержащий узнавания, но всё же осмысленный. Материал. Он сам был материалом, но никто не ставил его в шеренгу, не бил электрическим кнутом. Он был другим, воспитанным в совершенно иных условиях. Об этом не следовало забывать, как и о том, что вокруг — Траум, по-прежнему Траум, вечный Траум, обречённый на муки выживания.

— В последнее время Саркофаг выдаёт больше обычного. Возможно, мы всё же побеждаем Территорию. Хотя я бы скорее связала прирост населения с изменчивостью. Больше материала — больше простора для экспериментов — больше процент выбраковки.

— Что?

— Ну, это же просто версия, — весело сказала она. — Трум-пум-пум. А у вас, какие версии есть у вас? Помимо утверждённых партией?

— Меня вполне устраивают одобренные варианты, — солгал он, отчаянно пытаясь свести разбегающиеся мысли воедино, а какая-то аналитически настроенная часть сознания выгнула несуществующую бровь: «Прирост населения. Хм-м. Интересно…»

Новые, ещё не сформированные, но неизменно взрослые выходили из каменного Саркофага — чтобы сразу же попасть в ожидающие их микроавтобусы. Впрочем, нет, микроавтобусы подъезжали позже: на границе отваживались ездить лишь бронированные машины Патруля.

«А ведь они выходят практически с Территории — понял он и поразился ясности открывшихся причин и следствий. — Может быть, поэтому здесь всё так странно и противоречит здравому смыслу? Потому что живущие здесь изначально больны. Заражены инаковостью. Территория, кусающая себя за хвост, очищающая себя напалмом… Нет-нет, эта идея точно приходила в умные головы, и головы не дали ей хода, а значит, всё намного сложнее…»

— А вот и ваши рабочие!

Трое мужчин в синей мешковатой униформе топтались в коридоре, не решаясь переступить желоб, отграничивающий внутреннее пространство от каменного выступа. Их выбритые головы качались как кегли. Даже сейчас они старались держаться друг за другом — привычка, вбитая весёлыми серебристыми девочками-терапистками. Кто из них Штумме? Наверное, первый, с кустистыми бровями и впалыми щеками домашнего затворника, астеника и аскета. Остальные выглядели попроще, погрубее.

— Я бы хотел пообщаться с ними наедине, если позволите, — сказал он, с чувством удовлетворения отмечая внутренние колебания, отразившиеся на лице спутницы.