Джоанна Мейер - Эхо Севера [litres]

– Ты могла бы отправиться в город, чтобы поступить в университет, – сказал он. – Ты очень умная. Намного умнее меня, а может, даже и папы.

– Они не принимают девушек в университет, – отрезала я.

– Начинают принимать, – возразил Родя. – И тебя они возьмут. Почему бы тебе не написать им?

Какое-то время во мне боролись гнев и надежда. В итоге победил гнев, который выплеснулся наружу.

– И что дальше, Родя? – спросила я. – Поступить в университет и жить потом в городе, где все будут проклинать меня, когда я прохожу мимо? Креститься, дразнить и… даже швыряться камнями?

– Нет! – пылко ответил брат. – Поступить в университет и жить в городе, где все восхищаются твоим умом. Где все увидят и поймут, какая ты на самом деле.

Ответить Роде я не успела, потому что в этот момент домой все-таки возвратился отец. Борода у него была перепачкана мукой и пахла корицей, но это было ничто по сравнению с новостью, ошеломившей нас, – весной он собирался жениться.

– Я купил дом, – сказал мне отец на следующее утро. Сам он сидел в это время, сияя как медный таз, над чашкой чая. Я заворачивала в бумагу стопку книг, чтобы отправить их заказчику в город.

– Дом? – удивилась я.

– Для Донии, – ответил отец. – Она столько лет прожила в тесных комнатках над своей пекарней, что вряд ли будет рада сменить их на нашу крохотную квартирку. Я надеялся, что ты поможешь мне привести новое жилище в порядок. Вот уж будет сюрприз для нее!

В этот день мы закрыли магазин раньше, чем обычно, оделись потеплее и поплелись по глубокому вчерашнему снегу за четыре километра к северу от нашего городка. Дом, который купил отец, примостился на опушке у самого леса и был окружен забором. Это был деревянный коттедж с каменной трубой, резными деревянными карнизами на крыше и узорчатыми ставнями. Состояние жилища оказалось весьма плачевным – стекла в окнах разбиты, краска на стенах облупилась, ставни провисли на ржавых петлях.

– Не спеши судить об этом доме по внешнему виду, – сказал отец. – Постарайся почувствовать его душу.

Он вытащил из кармана ключ и отпер входную дверь.

Мы вошли внутрь и медленно двинулись по скрипучим половицам, усыпанным грязью и залетевшими в разбитые окна листьями. Порванные обои клочьями свисали со стен, ковер перед мертвым, холодным очагом был потертым и грязным, однако мой отец оказался прав – у этого дома чувствовалось большое сердце.

Отец взял меня за руку – так он не держал меня с самого детства – и неспеша повел меня через весь дом. Показал мне общую комнату, гостиную, кухню, затем две спальни с отдельным туалетом на втором этаже. Поднявшись еще по одному пролету скрипучей лестницы, мы оказались в прелестной мансардной комнате с наклонным потолком и большим окном, из которого открывался вид на лес. Разумеется, комната находилась в таком же плачевном состоянии, что и весь дом, но при этом у меня появилось ощущение, что здесь никто никогда не жил.

Мне сразу понравилась эта комната. Очень.

– Комната будет твоей, если она тебе нравится, – сказал мне отец. – Не думаю, что Донии захочется слишком часто карабкаться по лестнице сюда, наверх.

Я обняла отца, зная, что он выбрал эту комнату специально для меня.

Мы спустились с мансарды на первый этаж, и я спросила:

– Мы действительно можем позволить себе этот дом, папа?

– Сегодня утром я уже подписал купчую на него, – улыбнулся отец.

Подписать купчую мало, нужно еще и оплатить ее, но, мысленно прикинув наши возможности, я решила, что если мы слегка прижмемся здесь, немного поднажмем там, то, пожалуй, сможем накопить достаточно денег.

Домой мы возвращались уже в сгущающихся сумерках, обсуждая по дороге, что нужно будет сделать, чтобы коттедж возле леса стал пригодным для жизни. Вновь пошел снег, но я не чувствовала холода, согретая отцовской любовью. Я знала, что лишить меня этой любви не сможет никто – никакой мачехе на свете это не под силу.

Несколько недель мы, сменяя друг друга, работали в доме – в основном я и отец, Родя помогал нам лишь время от времени – и вот, наконец, коттедж был готов для показа Донии. Родя отпросился у своего часовщика, и мы втроем сидели в нашем книжном магазине. Не скрою, я довольно сильно нервничала, ведь мне сейчас предстояло, по сути, впервые по-настоящему встретиться со своей мачехой. До этого я несколько раз приглашала ее к нам на ужин, но Дония то ли не хотела прийти, то ли не могла – занятая продажей своей пекарни для уплаты долгов ее покойного мужа.