Федор Чешко - Ржавое зарево [litres]

И откуда-то оттуда, из набухшей гнойною кровью щели виднокрая, нет-нет, да и приносится гулкий тягучий зов, в котором волчья тоска перемешана со злобной человеческой радостью…

Судьба.

Твоя и твоих.

Всех тех, кто с тобою. Всех.

Будь ты проклят, будь ты до скону веков трижды по многажды проклят – ты, велелукавый старик, помешавший вятичу Мечнику обездолить Векшу… Векш… спутников своих обездолить в дележе этой судьбы!

Кудеслав тряхнул головой, словно бы надеясь вытряхнуть из нее гнев, обиду и что-то еще, чему он названья вовсе не знал да и знать не хотел. Вот только сбыться этим надеждам не судилось. Злость на волхва, к примеру, вытряслась лишь отчасти и вполне ощутимо: словами.

– Ну, где же твой премудрый научатель? Чего молчит? Кликни уж его, что ли – пускай явит нам великую свою мудрость… леший его заешь…

Не ждал, никак не ждал вятич, что жена откликнется на его бранчливое ворчанье, и говорил-то он больше для себя, чем для нее, а потому вздрогнул и растерянно оглянулся, когда услыхал позади сорванный векшин голос:

– Я зову. Я зову-зову, а он… Может, вздремнулось ему?

– Самое время…

Кудеслав не договорил. Что-то изменилось, что-то малоприметное, однако показавшееся очень важным возникло, появилось вокруг…

Вроде бы над их головами стлалось все то же низкое косматое небо, и все так же сочился с него липкий свет, пахнущий мертвым гнилым железом… На небе этом не было и не могло оказаться лика светозарного бога, а потому на земле не было, не могло оказаться теней, как не бывает их в мутнооблачные дни предненастий…

Да, теней не было. Прежде. А теперь они вдруг возникли.

Покуда еще бледные, дрожащие, боящиеся всех и всего остроконечные язычки бурой мглы выползали из-под мечниковых ног, из-под ног мечниковых супутников, из-под древесных корней… Сразу стало заметно, что ровная луговина, отделяющая лес от древнего могилища с каменным истуканом на вершине и со слитной вервеницей чудищ вкруг подножия – что луговина эта не такая уж ровная и не такая уж луговина. Похоже, недаром опушка казалась неестественно ровной; похоже, когда-то давно сводили здесь чащу-матушку (так ловко да тщательно, что по сию пору не сумела она оправиться и возвратить себе отнятую землю). Низкая луговая трава прятала в себе множество истлевающих пней да отрухлявелых, вросших в землю коряг – и теперь спрятанное обозначало себя зачатками робких прозрачных теней.

Тени тянулись к кургану.

Все.

Как будто часть леса и мыс охватило громадное разгорающееся огненное колесо, осью коего был курган.

Догадка эта показалась настолько не подлежащей сомнению, что Кудеслав мимо воли завертел головой, высматривая таинственное световое окружье.

И тут же напрочь забыл о нем, потому что запнулся взглядом о Мысь.

Издельное подобье горютиной дочери мерно покачивалось в лад с несущимся от могилища стройным пением ржавых, а глаза девчонкины… Ослюдянелые, неживые, они пугали бездонностью открывшейся в них пустоты. Пустоты, среди которой вздрагивали и разрастались мутно-бурые сполохи.

Издельное подобие вспомнило, кому обязано плотью и живым дыханием. Верней, память обрели именно плоть и дыхание. Собственную память, отличную от памяти разума. И рвались теперь к тому, из чего были сотворены. К СВОИМ.

Перехватив тревожный мечников взгляд, подлинная горютина дочь шагнула к Мыси, замерла на миг, и вдруг, изо всех сил размахнувшись, ударила бывшую златую богиню в лицо стиснутым до белизны кулачком. Кулачком крепким и острым, как косулье копытце.

Мысь шатнулась, скрючилась было, прижав ладони ко рту, но тут же отдернула руки, выпрямилась и просипела, еле шевеля расквашенными губами:

– Еще!

Векша ударила еще раз (как показалось Кудеславу – не без удовольствия) и замахнулась вновь, но Мысь торопливо взвизгнула:

– Хватит! – Она осторожно потрогала вздутые кровоточащие губы, стремительно заплывающий глаз и всхлипнула. – Ишь, расходилась…

– Отпустило? – спокойно спросила Векша, потирая кулак.

– Да, – Мысь шмыгнула носом, отодвинулась на шаг-другой. – Ты, ежели меня вновь скрутит, больше не бес… об… об-беспокои-ой! – вай! – вайся. Я теперь и сама… твоими стараниями. Теперь мне лишь губу облизнуть аль сощуриться – враз голова просветлеет… потому, как искры из глаз… – Она снова шмыгнула носом. – А знаешь, от того наважденья и прок был. То ли вспомнить выпала удача, то ли понять…

Мечник перестал слушать.