Александр Никатор - Поход

— В общем штурмовиков, как то неожиданно для всех, сразу же взяли в оборот и они побежали… Прямо на нас, стоявших внизу!

— На вас?

— Я был в составе линии прикрытия штурмовиков, там собрали копьеносцев и пикинёров, считая что выдвигаться нашими отрядами на холм нет смысла и лучше что бы мы обеспечивали непрерываемую линию, за которой станут отдыхать штурмовики.

— И что?

— Ничего! Очередная глупость: орущие и бегущие, наши же, штурмовики с вершины холма, спасаясь прочь, от несущихся за ними следом толпами, еретиков — просто врезались в наши построения и прежде чем мы успели отойти или перестроиться, давая им коридор — сами совершили прорыв в них, раскидав первые ряды пикинёров из прикрытия. Хотя и мы много дури совершили, ещё в пути…

— Как это? — удивился Жак, с трудом разбиравшийся в сумбурном рассказе друга.

— Лень было тянуть на себе огромные палки пик и многие мои бойцы и я сам — просто срезали часть древка, что бы легче было длиннющую пику на плече нести, в долгих переходах по жаре. Потом оказалось что мы не можем выставить полноценной длинны для «стены пик» и латники, пешие и конные, «честных» — смогли нас начать прорывать. По центру наш строй разнесли собственные отступающие в панике штурмовики, немного далее, слева и справа — группы ветеранов еретиков, которые, в этом надо им отдать должное — весьма умело атаковали, приседая под пики тех кто успел их выставить или же захватив пику рукой, потом просто «просачивались» между ними и подойдя ближе к строю, начинали ловко действовать длинными кинжалами или небольшими топориками, нанося колющие удары в брюхо или подрубывая ноги пикинёров.

— Пальцы, ты там… — Жак не стал уточнять своего вопроса, и так он был очевиден.

— Угу… Какие то странные головорезы еретики, с мечами «волнистыми», о которых я даже не слышал никогда. Попытался защититься поднятием своей пики-коротышки, но… — Атаульф мощно махнул рукой так что воздушная волна чуть не сбила кувшины с пивом на столе, показывая тщетность той попытки. — В общем откочерыжили! Потом я заорал, от боли и страха. Мы стали отступать, вскоре побежали и я уже нёсся не разбирая дороги. Вторая линия и резерв третьей, что нас должны были прикрыть и помочь в случае опасности — вместо этого вначале смешались с нами самими, потом также стали убегать, даже не вступив в битву полноценно. Получилось странно: как только отступила первая линия, нашей огромной армии, вторая и третья, как мне казалось — побежали ей вслед, наперегонки к выходу из равнины где мы ставили лагерь, на главную дорогу. Никто и не думал драться с еретиками! Удивительно!

По рассказам Атаульфа другу, выходило: что его несколько раз сбивали с ног сами имперцы и даже пытался задавить конём какой то слуга барона, что со своим отрядом просто уничтожал всех кто попадался ему на пути, к спасительной главной дороге.

Юноша смог спрятаться в лесу, однако когда вечером «честные» начали выставлять в лесу, у захваченного лагеря имперцев, посты и прочёсывать его в поисках противников что там могли прятаться — ему пришлось убегать от их новой погони.

Пару раз Атаульф падал в темноте с крутых холмов или попадал в почти незаметный ручей. В конце концов он сиганул в какую то речку вонючку и спрятался за корягами. А когда по ним в темноте стали стрелять из луков еретики, думая что коряги это раненные имперцы, просто задерживал дыхание и тихо нырял.

Преследователи посчитали что он утонул и не желая тратить новые стрелы, вернулись в лагерь. Сам же Атаульф, весь в грязи и крови, полз или шкандыбал всю ночь, благо ближе к утру за облаками показалась луна и смог к полудню добраться до какого то одинокого селения.

Там ему кузнец прижёг раны горящим углём, в том числе на руке, иного способа остановить гниение и прочие заразы они не знали и его накормили. Раны прижгли, но часть из них до сих пор гноятся, видимо кузнец перестарался с глубиной ожога.

Потом, тайными тропами — Атаульфа проводили в город, где оставались ещё имперцы и там юноша смог, отдав дорогие ножны и кинжал, подарок отца в честь его начала военной карьеры, получить себе место в повозке до столицы.

В пути у него начался страшнейший кашель, завелись клопы и вши, стала гнить часть прижённых ран.

Жрали в колонне что достанут и посему Атаульф сейчас бегает в сортир по десять раз на дню, если успевает добежать…

— Будешь смеяться. — сказал Атаульф Жаку, которому почему то совершенно, как раз смеяться и не хотелось. — Когда я приехал в столицу и попытался пройти в город — меня приняли за нищего и не пустили, пришлось назвать номер в своём отряде. Ещё три дня провёл в лагере, под стенами родного города, прежде чем смог передать записку родителям и они за мной приехали, в наши рваные палатки, между реками… И не узнали! Задавали вопросы, спрашивали о семье, прежде чем мать расплакалась и сказала что это действительно Я! Отец смог найти знакомых аптекарей и те сделали мне мази от гниения тела и настойки, от вшей и клопов, растройства брюха. Кашель ещё этот проклятущий… — Атаульф замолк и уставился куда в стену заведения, где они с Жаком сидели.