Ирина Богатырева - Ведяна [litres]

Женщина кивала, не отнимая глаз от инструментов, и было видно, что почти не слушает. Кто-то спросил о ценах, мамкупи снова нудело под боком. Рома начал сдавать из толпы задом.

– Мам, купи! – вдруг взвизгнуло особенно требовательно, и что-то мелькнуло перед глазами у Ромы. Но быстрее мамы отреагировал дядя Саша – он буквально метнулся и выхватил инструмент у ребёнка.

– Это нет, нельзя, это особое, такие чтобы в руки – нет, иначе нехорошо, – забормотал Саша в крайнем смущении, но решительно засовывая инструмент себе за пояс.

– Почему это нельзя? – завелась мамаша. – Что же вы на столе кладёте, если нельзя?

– Не кладу, не кладу. Показывал, люди были, а так нет. Только в руках, и нельзя, звуков нет – это особое, чтобы такое…

– Виталя, пойдём, – скомандовала мать и потащила сына прочь. Он заверещал как резаный и гирей повис у неё на руке, подгибая ноги.

– Это но́йда, да? – спросил Рома. Он не сводил глаз с инструмента.

Дядя Саша вздрогнул:

– Вы знаете? Нойду знаете? – Лицо у него осветилось. – Это же, если просто так пойти искать, не всякие расскажут, забылось, а где и так: прятали, передавали только самым-самым, чтобы в чужие руки – ни-ни.

– Дед рассказывал, – кивнул Рома.

– И́тили чек? – спросил неожиданно дядя Саша, и Рома не сообразил, о нём или о деде.

– Та, – кивнул. Но уточнил на всякий случай: – О́пара ба.

– Не понял, – признался дядя Саша и смутился.

– Наполовину: отец русский. Мать из деревни была, там все итилиты.

Дядя Саша покачал головой – с завистью, как показалось. В этот момент рядом стали расплачиваться за свистульку, он переключился, но вдруг, не глядя, вытащил из-за пояса дудку, быстро всучил Роме и снова занялся покупателем.

Рома замер, держа нойду на раскрытых ладонях. Небольшая, с коровьим рожком на тонкой шейке – собственно тростниковой дудочке с четырьмя отверстиями и маленьким, на взгляд хрупким пищиком. Было видно, что инструмент старый, единственный настоящий из всего, что на столе. Затасканный, потемневший от рук, он всё же выглядел ещё очень хорошо. И наверняка звучал. Должен был звучать, для этого у него всё было, Рома видел на глаз, хотя сам бы не решился попробовать – даже на него, впервые держащего дудку в руках, действовал впечатанный в памяти запрет – на нойде играть в доме нельзя, просто так нельзя, кому ни попадя нельзя. Только хозяин, ки́риди чек – пастух, скотий человек, да и то не всякий: не у каждого была нойда, и она сама становилась как бы знаком избранности. Потому что слышат её на той стороне , ко та́рабà, и если незнающий заиграет, ещё неизвестно, что выйдет.

Рома почувствовал, что дядя Саша пристально за ним наблюдает, поднял глаза и протянул дудку обратно:

– Уникальная вещь.

– Чем? – спросил дядя Саша. Рома растерялся. Показалось, что он его тестирует.

– Ну, как. Говорят, она не для людей.

– Так это про любое скажи, – отмахнулся дядя Саша. – Шуурдан вот – для ветра, – он потряс снова посохом. – Болезни отгонять. Тараре́зь, – он показал на доску-колотушку, – для духов зелени, обходили пашню по весне. Уточки из глины – это вообще понятно, не надо говорить… – Он кивал на инструменты, как на давних знакомых, которых и представлять не надо. – А нойда – другое. Все говорят, а не знает никто – чего, как…

– Так ведь пастухи… – пожал плечами Рома. Ему не хотелось про это говорить. Не здесь и не сейчас, по крайней мере. Не при людях.

– Так пастухи – чего, ну, да, пастухи… Нойда – не у каждого же. Была же ещё а́бидазь, ну, эта вот, труба, из осины которая.

Он вытащил из кучи большой рог из осиновой коры, потряс перед Ромой.

– Реки мать знаешь? Ведь ама, – неожиданно ляпнул он и тут же прикусил язык. Вот кто тянет?

– Ну, – кивнул дядя Саша, но смотрел без понимания. Нет, не знает, понял Рома. Про Итиль, которая собирает свои стада – зверей и рыб, – как раз этим рогом, и он разве что не более оберегаемый, чем нойда, – не знает.

Ну и пусть. Нельзя.

– Ну, вот. – Рома вскинул глаза на часы. – Ладно, пойду я, концерт у нас…

Но дядю Сашу было уже не успокоить.

– Эй, погоди. Так чего?

– Чего – чего?

– Мать реки – знаю. И нойда чего?

– Говорят, её там слышат. – Рома выдавил и поперхнулся. Всё, больше ни-ни. Теперь так точно нельзя. И так много сболтнул.

– Нойду?!

Дядя Саша покраснел, как будто задохнулся. Прижал руки к груди, закивал головой, как заведённый. Рома почувствовал злость.

– Я – никому. Могила! Никому, я, чтобы, так же…