Ирина Богатырева - Ведяна [litres]

Второе лицо нравилось ему больше, оно было копией Ленкиного, вернее, оно было Ленкой, какой помнил по школе – смешливая, наивная, добрая, слабая, очень послушная и безропотно доверчивая. И эта вторая Ленка так же наивно смотрела теперь на Рому и что-то от него ждала. И первая ждала, но что именно обеим было нужно, Рома не понимал, только чувствовал, что разное. Он бросил беглый взгляд на первую, опухшую от слёз и страха, и снова улыбнулся второй. Она тут же открыто и доверчиво улыбнулась ему в ответ.

– Ром, – услышал тихий и испуганный голос. – Ром, ты чего? Ты где, а, Ром?

Протянула руку и тронула его за плечо. Он перевёл на неё глаза с той же странной улыбкой, с какой только что смотрел в пустоту позади её плеча.

– Маша, – сказал он, и Ленка взрогнула. Ей стало жутко от этого лица, от этого совершенно безумного, тихого голоса.

– Ром, ты чего? Какая я тебе Маша? Я Лена, Ленка Белобокова, не узнаешь?

– Маш, – повторил Рома с той же улыбкой, отвернувшись в пустоту. – Не бойся.

– Да ты что, Ром, я же тут, я… – бормотала Ленка, но Рома, не реагируя, продолжал:

– Вернется домой. Всё будет хорошо. Надо только слова найти правильные. Ты ей помоги. Если не бояться, слова обязательно найдутся. Главное, быстрее. Сейчас. Года два-три поживёте все вместе. С тобой. Им легче так будет. Так что ты не бойся: они друг друга простят. – Он обернулся снова к Ленке. Лицо его было совершенно бескровное, глаза смотрели непонятно куда, в них блестели яркие жёлтые искры. – Не пей больше, Лен. Обещай мне, что не будешь. И к матери иди завтра же. Сейчас не надо – напугаешь. Завтра. Тогда ещё успеешь. Не остановить – это поздно. А оттянуть хотя бы. Маша… может, но и ты тоже, поняла?

– Что? – выдохнула Ленка грудным шепотом. Она уже не удивлялась, не боялась, слова его ложились как дождь, она не могла им сопротивляться, не могла отмахнуться от них. Они просто просачивались в неё как вода.

– Рак у неё. Она тебе скажет. Она уже знает. И тебя ждёт, поняла. Ты зря не идёшь. Она давно ждёт. Надо, обязательно надо, иди, иначе как же о тебе узнают, как про тебя узнают, что ты хочешь жить, что ты здесь, это же всё не просто так, это должно состояться…

Он говорил уже без пауз и совсем без смысла. Глаза его потухли, он откинулся к стене и ослаб. Он забывался. Она не сразу поняла это, ей стало тревожно.

– Ром, – позвала тихо. Он не отозвался. Он уже и не говорил, а как будто пел, тихонько тянул бесконечную ноту, сколько сил хватит. – Рома, – позвала Ленка снова и тронула его за руку. Кисть была обжигающе горячей, а пальцы – такими же холодными. – Ромчик, ты чего? Ром, тебе плохо? Рома! – стала звать, теребя его пальцы, потом приподнялась и коснулась его лба – он пылал, кожа была сухая и горячая. От её прикосновения он замолчал, расслабился и обмяк, рискуя рухнуть с табурета. – Ромчик, у тебя же температура, ты чего, тебе в постель, идём, вставай! – засуетилась Ленка, пробуя подхватить его под мышки.

Тут тело его и правда стало оседать, заваливаться на бок, табурет пополз, но она вовремя нырнула ему под плечо.

Он был мягкий и лёгкий. Он уже ничего не чувствовал.

Время пропало, как будто его выпили. Времени больше не было. Пространство представляло собой точку. Точка – это всё, что способно занять твоё тело, заполнить и одухотворить твой ум. Точка висела в пустоте. Точка была миром, и мир был ею, он был всем, и всем была точка. Только так.

А потом она начала расширяться. Неизвестно, что в ней сдетонировало, но вдруг что-то вспыхнуло, родилось и зажило, и она стала расти. Она росла и росла, распространяя себя с невозможной скоростью, и время вернулось, с того момента, как точка принялась расти, время вернулось, и пространство вокруг вернулось тоже, и была жизнь, и была смерть во всём многообразии своих проявлений, и были войны, катастрофы, откровения, изобретения, были новые и старые, злые и добрые, были лучшие и те, кто их убивал, были нежные и жестокие – и все они были в той же точке, расширяясь с нею, умножаясь с нею, заполняя собой небытие, существующее и невозможное.

А потом случился взрыв, и точка схлопнулась обратно в настоящую точку, какой была изначально. И всё повторилось, не меняя ни скорости, ни интенсивности, повторилось в той же последовательности, и опять, опять, – оно стало пульсацией, биением маленького сердца, которое гнало кровь в темноте, пустоте и безвременье, и только когда родится, начнётся новая жизнь, начнётся история, и запустится новое время…