Lutea - Пламя и Кровь [СИ]

После ужина, когда все разошлись, Люцерис смог поймать друга в коридоре.

— Что случилось? — прямо спросил он. — Я чем-то прогневал тебя?

— Нет, — ответил Геймон и выдернул руку.

— Тогда почему ты…

— Лорд Веларион, дайте пройти.

Люцерис нахмурился, но не сдвинулся в сторону.

— Мне кажется, я заслуживаю хотя бы объяснения, Геймон.

Плотно сжав челюсти, Таргариен поднял голову и в первый раз встретил его взгляд. Веларион отступил на шаг.

— Ты хочешь знать? Хорошо, вот тебе правда: Дейнис во сне видела тебя в своей постели…

— Геймон, ты же знаешь, я никогда!..

— …нас троих вместе.

Люцерис замер на полуслове. В коридоре зазвенела морозная тишина.

— Я не прикоснусь к твоей жене.

— Сны Дейнис не ошибаются, — покачал головой Геймон, его голос утратил силу, прозвучал тихо, надломлено.

Дышать сделалось тяжело. Сердце Люцериса не билось так часто с того самого дня, когда Геймон впервые подвёл его к Балериону.

Как и тогда, Геймон взял его за рукав и потянул за собой. Однако на этот раз не было смеха и шуток. Спустя коридор Люцерис остановился.

— Я не могу. Пусть это был сон Дейнис, на сей раз вещунья ошиблась.

— Я так не думаю, — возразил Геймон, разворачиваясь к нему. — Ты смотришь на неё с восторгом, она на тебя — с интересом.

Люцерис смущённо потупился.

— Я не нанесу тебе такую обиду, друг.

— Это не станет обидой, — возразил Геймон, беря его за руку. — Скорее, наоборот.

Дальше Люцерис мог лишь смотреть ему в затылок, позволяя Таргариену вести. Куда делась хвалёная храбрость флотоводца? Почему рядом с драконом он, сражавшийся с железнорождёнными, с пиратами на Ступенях, путешествовавший в Волантис и Тирош, неизменно пасует?

Геймон остановился у какой-то двери, глубоко вздохнул, отворил её. Вслед за ним Люцерис ступил в полутьму опочивальни.

— Геймон? — раздалось из дальнего угла комнаты, заслонённого высокой кроватью с пологом. — Это ты?

— Да, — отозвался Геймон, затворяя дверь. — Подойди сюда, Дейнис.

И Дейнис вышла к ним, облачённая в невесомые ночные одежды из дорнийского шёлка и плащ серебряно-золотых волос. Её тёмные валирийские глаза расширились при виде Люцериса.

— Значит, сон сбывается… — прошептала она, и серебряные ресницы затрепетали.

— Твои сны всегда сбываются, дорогая сестра, — сказал Геймон и отошёл к столу. Там он налил себе вина и залпом выпил полкубка.

Проводив его встревоженным взглядом, Люцерис мотнул головой.

— Я не могу предать друга.

— Но ты ведь не предаёшь его, — произнесла Дейнис, скользяще приближаясь к нему. — Ты делаешь друга счастливее.

— Не думаю, что это так, — возразил Люцерис, но не смог отшатнуться, когда тонкие пальцы девушки прикоснулись к морскому коню, вышитому на его дублете.

— Он не знает всей правды? — спросила Дейнис у брата. Геймон отрывисто покачал головой и прикончил остатки вина.

— Чего я не знаю, Геймон? — потребовал Люцерис.

— Что во сне Дейнис ты целовал меня так же, как и её, — Геймон резко повернулся, растерянный, с затуманенным лиловым взглядом. — Что ты был со мной, как и с ней. Что мы были втроём.

Быстрым движением Люцерис облизнул пересохшие губы. Драконы смотрели на него так по-разному, однако где-то глубоко внутри — одинаково.

Изящные пальчики Дейнис заскользили по широкой груди Велариона, поднялись к шее, прошлись по серебрящейся бороде. Люцерис перехватил её руку, но, встретившись взглядом с девушкой, почувствовал, что его решимость бороться всё угасает. Её желание резонировало у него в груди. Когда Дейнис привстала на цыпочки, чтобы поцеловать, Люцерис ответил.

Со стороны раздался шумный вздох. Отстранившись от губ Велариона, Дейнис безмолвно протянула руку к брату, и тот подошёл, позволяя пальцам сестры зарыться в его волосах. Другой рукой Дейнис сжала плечо Люцериса. Собрав в кулак всю знаменитую храбрость, он встретился взглядом с другом — и был оглушён чувством, плескавшимся в его глазах.

С тихим рычанием Геймон подался вперёд и впился в губы Люцериса поцелуем настолько жарким, что стало трудно дышать. Одной рукой Люцерис прижал Геймона к себе, другой притянул ближе Дейнис, принявшуюся покрывать поцелуями шею брата-мужа. Всё происходящее было чистой виды безумием — но сами по себе драконы и были безумием, а в Таргариенах их кровь сильна. В ней — древняя магия, и не ему, Велариону, противиться ей.

И Люцерис сдался на милость пламени, рвущему прочь его одежду.