София Серебрянская - Ледяной Ирис (СИ)

– Пускай, пускай я не всегда делаю всё так, как нужно, но я клянусь: я сделаю тебя счастливым.

Нет. Не знает. И почему-то от этого знания легче не становится. Ведь проще думать, что он уже всё понял, и уже простил. Ведь потом слишком долго придётся дожидаться того дня, когда можно будет попросить о прощении…

Шигэру зевнул, слегка опираясь на плечо Сибори:

– Что-то мне не очень хорошо… Вроде бы и не так сильно устал.

Сибори не нашёл в себе сил на что-то, кроме спокойных объятий. И, как обыкновенно он склонялся на плечо Шигэру, сейчас склонился мужчина, засыпая, на его плечо.

Скоро, совсем скоро он заснёт навсегда, и нужно что-то сказать в ответ на его слова. Пока он ещё не уснул, пока ещё есть время.

– Шигэру, ты… ты очень дорог мне. Просто запомни это, хорошо?

Удивлённый, но уже затуманивающийся взгляд мужчины устремлён на Сибори: ведь его голос слишком холоден, подчёркнуто безразличен. Трудно говорить иначе, когда пытаешься убедить себя в том, что не испытываешь вовсе боли, что нет её, и что это лишь иллюзия, которая совсем скоро исчезнет.

– Ты же не собираешься… – голос на пару мгновений прерывается, и Шигэру сонно зевает, но ещё пытается слабо усмехнуться, – Ты же не сбежишь от меня, пока я буду спать?

На этот вопрос недостаёт сил ответить: ведь не желает Сибори ещё и лгать тому, с кем сегодня сам себя вынудил попрощаться навсегда. А Шигэру снова зевает, опускаясь на землю, и Сибори приседает рядом, поддерживая его.

– Я так устал. Думаю, стоит сегодня лечь пораньше, чем обычно.

Но у него уже нет сил, чтобы встать, и он ложится прямо на террасе. Сибори осторожно помог любимому улечься на своих коленях и положил руку на его лоб, второй аккуратно перебирая тёмные волосы. Глаза Шигэру закрыты, и он уже замолчал. Вряд ли он ещё что-то скажет.

Вдох. Выдох. С каждым мгновением всё тише стук сердца, и всё тише замирающее дыхание. Сибори закрывает глаза, и, кажется, сам перестаёт дышать, так, что весь мир состоит лишь из дыхания Шигэру. Вдох. Выдох. И в каком-то странном ожидании, словно оцепенев, Сибори ждёт следующего вдоха. Но нет: голова любимого медленно склоняется набок, и сердце, до того отчаянно пытавшееся биться, останавливается. И словно бы мгновенно жизнь уходит, исчезает, чтобы более никогда не вернуться.

Осторожно перетащив тяжёлое тело в дом, Сибори аккуратно уложил Шигэру на циновку, словно и не понимания того, что сделал. Ведь он же простил, как прощал всегда, верно?

Собрав всё, что только можно, Сибори торопливо устремился к выходу из дома, чувствуя, как нарастает с каждым мгновением ощущение, что кто-то смотрит на него – но смотрит без ненависти, лишь с тяжёлым, немым укором. Кажется, что обернёшься – и увидишь Шигэру, но не лежащим на полу и словно уснувшим, а стоящим у дверей дома…

Взяв масляную лампу, Сибори что было сил швыряет её о порог дома, и пламя, вырвавшееся из оков стекла, медленно начинает разгораться. Быть может, сгорит лишь этот дом, а может, огонь доберётся и до остальной деревни; прежде думал Сибори о том, что таким образом сумеет избавиться от всякого, кто смел презирать его и считать за зверя. Но теперь ведь это неважно: он разорвал последнюю цепь, освободился. И теперь без сожаления может уходить от ненавистного дома, что скоро исчезнет в пламени, обратившись в пепел.

А руки ведь не дрожат. Почти.

Ветер, пахнущий дымом, на удивление тяжёлый и душный, быстро сменился привычным ветерком, несущим запах летней ночи. И сразу становится чем-то призрачным всё, что было до этого, словно бы тает прежняя жизнь, растворяясь в поднимающемся с реки тумане.

Больше нет того, что было, и не стоит даже и думать об этом. Проще забыть, отрезать прошлое от себя, как отрезают гниющую конечность. К чему помнить о том, что виснет мёртвым грузом, мешает будущей, гораздо более славной жизни?

Уже размышлял Сибори о том, как бы ему подобраться к кому-то из правителей, и вскоре сделал вывод: с тем, чтобы покидать дом, он несколько поспешил. С другой стороны, разве не заподозрил бы что-то Шигэру, если бы растратил Сибори большую часть своих денег на то, чтобы приобрести себе доспехи и оружие? Ведь не так и дёшево достойное вооружение. Во всяком случае, уж точно не по карману оно бывшему деревенскому лекарю, даже если он и продаст с себя последнюю рубашку.

Впереди послышался шорох, и Сибори замер. Что, если это зверь дикий, или же разбойники, что в изобилии водятся в этих местах? И неизвестно ещё, что хуже: зверь может и сам сбежать, коли не голоден, а вот с разбойниками уж труднее договориться.