Дмитрий Мазуров - Арена теней [СИ]

— Повторите — что вы делали? — прерывающимся голосом спрашивает председатель.

— На войне убивал, — быстро вмешиваюсь я.

— Ну, это совсем другое дело… — разочарованно тянет прокурор.

Альберт поднимает голову:

— Почему же?

Прокурор встает:

— Вы еще осмеливаетесь сравнивать ваше преступление с делом защиты отечества?

— Нет, — возражает Альберт. — Люди, которых я там убивал, не причинили мне никакого зла…

— Возмутительно! — восклицает прокурор и обращается к председателю: — Я вынужден просить…

Но председатель сдержаннее его.

— К чему бы мы пришли, если бы все солдаты рассуждали подобно вам? — говорит он.

— Верно, — вмешиваюсь я, — но за это мы не несем ответственности. Если бы его, — указываю я на Альберта, — не научили стрелять в людей, он бы и сейчас этого не сделал.

Прокурор красен как индюк:

— Но это недопустимо, чтобы свидетели, когда их не спрашивают, сами…

Председатель успокаивает его:

— Я полагаю, что в данном случае мы можем отступить от правила.

Меня на время отпускают и на допрос вызывают девушку. Альберт вздрагивает и стискивает зубы. На девушке черное шелковое платье, прическа — только что от парикмахера. Она выступает крайне самоуверенно. Заметно, что она чувствует себя центральной фигурой.

Судья спрашивает ее об отношениях с Альбертом и Бартшером. Альберта она рисует как человека неуживчивого, а Бартшер, наоборот, был очень милым. Она, мол, никогда и не помышляла о браке с Альбертом, с Бартшером же была, можно сказать, помолвлена.

— Господин Роули слишком молод, чтобы жениться, — говорит она, покачивая бедрами.

У Альберта градом катится пот со лба, но он не шевелится. Вилли сжимает кулаки. Мы едва сдерживаемся.

Председатель спрашивает, какого рода отношения были у нее с Альбертом.

— Совершенно невинные, — говорит она, — мы были просто знакомы.

— В вечер убийства подсудимый находился в состоянии возбуждения?

— Конечно, — не задумываясь, отвечает она. Видимо, это ей льстит.

— Почему же?

— Да, видите ли… — Она улыбается и чуть выпячивает грудь. — Он был в меня так влюблен…

Вилли глухо стонет. Прокурор пристально смотрит на него сквозь пенсне.

— Потаскуха! — раздается вдруг на весь зал.

В публике сильное движение.

— Кто это крикнул? — спрашивает председатель.

Конор гордо встает.

Его приговаривают к пятидесяти маркам штрафа за нарушение порядка.

— Недорого, — говорит он и вытаскивает бумажник. — Платить сейчас?

В ответ на это он получает еще пятьдесят марок штрафа. Ему приказывают покинуть зал.

Девица стала заметно скромнее.

— Что же происходило в вечер убийства между вами и Бартшером? — продолжает допрос председатель.

— Ничего особенного, — неуверенно говорит она. — Мы просто сидели и болтали.

Судья обращается к Альберту:

— Имеете ли вы что-нибудь сказать по этому поводу?

Я сверлю Альберта глазами. Но он тихо произносит:

— Нет.

— Показания свидетельницы, следовательно, соответствуют действительности?

Альберт горько улыбается, лицо его стало серым. Девушка неподвижно уставилась на распятие, висящее над головой председателя.

— Возможно, что они и соответствуют действительности, но я слышу все это сегодня в первый раз. В таком случае, я ошибался.

Девушка облегченно вздыхает. Вилли не выдерживает.

— Ложь! — кричит он. — Она подло лжет! Развратничала она с этим молодчиком… Она выскочила из ложи почти голая.

Шум и смятение. Прокурор негодует. Председатель делает Вилли замечание. Но его уже никакая сила не может удержать, даже полный отчаяния взгляд Альберта.

— Хоть бы ты на колени сейчас передо мной бросился, я все равно скажу это во всеуслышание! — кричит он Альберту. — Развратничала она, да, да, и когда Альберт очутился с ней лицом к лицу и она ему наговорила, будто Бартшер напоил ее, он света невзвидел и выстрелил. Он сам мне все это рассказал по дороге в полицию!

Защитник торопливо записывает, девушка в отчаянии визжит:

— И правда, напоил, напоил!

Прокурор размахивает руками:

— Престиж суда требует…

Словно разъяренный бык, поворачивается к нему Вилли:

— Не заноситесь вы, параграфная глиста! Или вы думаете, что, глядя на вашу обезьянью мантию, мы заткнем глотки? Попробуйте-ка вышвырнуть нас отсюда! Что вы вообще знаете о нас? Этот мальчик был тихим и кротким — спросите у его матери! А теперь он стреляет так же легко и просто, как когда-то бросал камешки. Раскаяние! Раскаяние! Да как ему чувствовать это самое раскаяние, если он четыре года подряд мог безнаказанно отщелкивать головы ни в чем не повинным людям, а тут он лишь прикончил человека, который вдребезги разбил ему жизнь? Единственная его ошибка — он стрелял не в того, в кого следовало! Девку эту надо было прикончить! Неужели вы думаете, что четыре года кровопролития можно стереть, точно губкой, одним туманным словом «мир»? Мы и сами прекрасно знаем, что нельзя этак — за здорово живешь — пристреливать своих личных врагов, но уж если сдавит нам горло ярость и все внутри перевернет вверх дном, если уж такое найдет на нас… Прежде чем судить, вы хорошенько подумайте, откуда все это в нас берется!