Артём Сергеев - Самый лучший ветер [СИ]

Потянув на себя невысокую разбухшую дверь и чуть пригнувшись, я вошел в столовку. Пока шел к свободному столу у широкого окна, успел внимательно осмотреться и ничего такого не увидел.

Чисто, светло, тепло и уютно, это плюс. Народ в основном выглядел прилично — откровенно пропитых харь не наблюдалось, по большей части мастеровые да проезжающие. Если подумать, я и зашел-то сюда только из-за вывески — уж очень понравились мастерски нарисованные черные дирижабли. Сел так, чтобы в широкое чистое окно видеть аэропортовскую проходную, и не проглядеть своих напарников. Хоть мы и договаривались встретиться у ворот, но дрожать под стылой мелкой моросью было неинтересно, тем более что площадь была широкая, проглядеть не получится в любом случае.

Пока обустраивался на месте и с непонятной злобой запихивал от греха подальше в ящичек под откидной крышкой сиденья свой вещмешок, подскочила девочка-гнома, официантка. Тактично подождав, пока я не разберусь с багажом и не усядусь за стол, она вежливо отвесила шутовской книксен, молча сунула мне под нос рукописный листок меню и усвистела куда-то. Немного обалдев от такого приема, я стал разбираться в гномьих корявках (язык не повернулся бы назвать это рунами) на плохой бумаге, но сумел разобрать только цены.

Вновь неслышно подошедшая давешняя гнома ловко одновременно поставила горячий чайник, кружку и миску с одиноким пирожком на стол, молча вытащила у меня из-под носа меню и, перевернув его нормальным текстом кверху, сунула обратно. Я привык к гномьим заморочкам, поэтому не стал никуда вчитываться, а сделал заказ в том же стиле, просто показав ей пальцем на строчки с надписями и рукописными картинками в меню.

Потом подумал и вслух попросил собрать мне с собой пакет пирожков на рубль, потому что черт его знает, что там будет дальше.

— Хорошо, — наконец сказала официантка, даже не подумав улыбнуться, и отправилась на кухню. Я спохватился и резко перевел взгляд в окно, но никого на площади не увидел. Повертелся, втихую заново осматривая зал и гостей в нем, ничего интересного не высмотрел, успокоился и стал ждать друзей и борщ. Кто первый придет, тот и молодец.

Странное дело по нынешним временам, когда каждый тянется к своим, и все стремятся жить кланами и союзно, но друзья мои, Далин и Арчи, людьми не были. Далин был гном. Причем гном такой, эталонный. Высокого для них роста, то есть где-то мне под подбородок, при этом был он тяжелее меня. Крепкий, широкоплечий, подтянутый и кулаки себе имел, слава богу, чуть поменьше моей головы. Одевался он всегда в тщательно подогнанные, приталенные и собственноручно модернизированные летные комбинезоны механиков, которые сидели на нем, как костюм-тройка на ином денди. За собой он следил, и особенно сильно гордился своей бородой, черной и густой, а по длине он ее ровнял так, чтобы можно было без проблем ковыряться в двигателе в тесном моторном отсеке нашей «Ласточки».

Все у него всегда было выверено до миллиметра, и каждая вещь знала свое место. Я вот точно знал, что среди множества вещей, упрятанных по его карманам, в обязательном порядке были: охотничьи спички, бензиновая зажигалка, набор иголок и ниток, маленькая рулетка, две отвертки, небольшой универсальный гаечный ключ, аптечка и три ножа. Один большой в хитрых ножнах на поясе, один складной колбасный и один многофункциональный со множеством инструментов, сделанный гномами по образу и подобию древних, как он с гордостью выразился, древних гномских ножей. Я тогда не стал с ним спорить, потому что при всех своих положительных качествах был он чрезвычайно зануден и агрессивен. А уж какой при этом сидел в нем бес противоречия, толкавший его в любой спор, я даже представить себе не могу.

Этот самый бес, вкупе с занудством и агрессией, заставили Далина в юные годы совершить какие-то подвиги, за которые его неблагодарные сородичи живо выперли из родных гор с голой жопой на мороз. Оказавшись на свободе, он нимало не горевал, а с лёту завербовался в дружину, благо тогда туда гребли всех, и пришелся там ко двору. Первое впечатление он произвел хорошее, благодаря своей силе и гномьей солидности, поэтому его отправили в пехоту, причем в пулеметчики, чему он только, дурак, обрадовался, ибо желающих добровольно таскать на себе эту тяжеленную дуру было мало.

Армейский устав он принял всем сердцем, и потому быстро рос в унтер-офицерских чинах.