Галина Гончарова - Маруся - 3. Попасть - не напасть [СИ]

– Детей?

– У нас с Машей будет двое мальчиков – определенно, – улыбнулся краешком губ Александр. – Может и больше, если Бог даст.

– А если не даст?

– Мне уже достаточно. А вам они все равно – внуки.

– Первый – приемный.

– Мальчик уже сейчас сильный и проявленный маг.

Князь вздохнул. Махнул рукой, словно сдаваясь, и опустился в кресло.

– Дети… ох уж эти дети.

– Я буду ждать вашего письма, ваша светлость.

– Допустим, я решу не писать Маше?

Благовещенский обернулся.

Темные глаза визитера налились холодом, опасно сверкнули.

– Я смогу защитить свою жену и детей, ваша светлость. Полагаю, вы в курсе, что случилось с неким Андреем Матвеевым? Честь имею.

Александр развернулся и вышел.

Иван Горский осушил залпом бокал коньяка. Сплюнул, налил полбокала – и жахнул залпом, не почуяв…

Андрей Матвеев.

Давно это было, красавчик, гусар, блестящий бретер, любимец света и толпы…

В один день ему отсекли уши и ранили в пах.

Повод для дуэли был… полноте, да был ли повод?

Иван Горский порылся в своей памяти и вспомнил, как восторгалась вторая супруга.

Ах, Ваня, это так романтично, а вот ты бы, ради меня…

Точно!

Андрей Матвеев как-то некорректно высказался о Дарье Благовещенской. Точно…

Что же он сказал?

Да уже и не вспомнить за давностью лет. Но муж вызвал его на дуэль. Результат – страшные раны, затворничество и монашество.

Месть?

Матвеев (глава юрта) не мстил. Выставлять себя на посмешище? После того, как Благовещенский на всю столицу объявил, что: «оскорбивший женщину недостоин даже плевка»?

За дело прилетело, просто остальные побаивались – кому ж охота в гроб? Или в монастырь… Андрею-то в ответ на его дела и прилетело. Он такое тоже проделывал.

Не убивал, уродовал.

А Благовещенский не побоялся.

Так что списал все Матвеев, похоже, Андрей и главе юрта тогда надоел со своими выходками. А, дело житейское.

Но сам факт.

Благовещенский-младший достаточно умен, жесток и крови не боится. А еще за ним стоит император. Может, и стоит прогнуться?

Даже не прогнуться, просто наладить отношения с дочерью?

Можно попробовать.

И князь Горский выпил еще коньяка.

Да, стоит, стоит наладить отношения с Машей. А там, авось, какая выгода и отломится…

Александр ехал в госпиталь и улыбался.

Горский неглуп, он все поймет правильно. А там и поверит, что сам принял решение. И порадуется. И Маша порадуется.

Не в отце дело, просто он видел, как раздражала девушку возможность удара в спину. Стоит убрать ее – заранее.

Только бы она выздоровела.

Только бы…

И все у них будет хорошо. Он постарается.

Нет. Не так.

Он – сделает.

Больно.

Других эмоций у меня не осталось.

Сил нет ни на что.

Красный туман – и боль.

Кажется, боль везде.

Это единственное доступное мне ощущение, она пронизывает мир, она выплескивается за его грани ярко-алыми всполохами, она рвет мое тело на части…

Больно.

Кажется, каждая моя клеточка сейчас помещена в кислоту.

Однажды я вылила раствор себе на руку, слабый, но все равно было больно. Сейчас я тону в этой боли.

Корчиться? Кричать?

Это когда боль не такая сильная. А у меня нет сил даже крикнуть.

Я словно в кошмаре, и он все длится и длится. Не открываются глаза, не разлепляются губы, нет сил шевельнуть даже пальцем… я в аду?

Я – в аду?

Но за что?!

Глупый вопрос, будто не за что?

Чьи-то голоса, но я даже прислушаться к ним не могу. Больно, больно, больно…

К моим губам… у меня есть губы?

Кажется, да. И мне в рот льется нечто восхитительно прохладное и кислое. Я выпиваю все до капли.

Ад?

А там есть такой сервис?

Я помню слово – сервис?

На этой мысли я улетаю в беспамятство.

Больно.

Мне все равно жутко больно. Но сейчас я уже могу размышлять.

Я – Маруся.

Или я – Мария Ивановна Горская?

Кто я?

Но в этот раз у меня есть тело. Точно, если бы его не было, оно бы так не болело.

Делаем вывод – я жива.

Открыть глаза?

Нет, на это у меня сил нет. Я лежу и прислушиваюсь.

– …она?

– Сегодня лучше.

– Я рад.

Александр.

Сердце у меня забилось часто-часто, и я поняла, что опять проваливаюсь в беспамятство.

Но на этот раз со мной проваливалась твердая уверенность.

Я – Мария Горская.

Я – жива.

Больно – аж жуть, но это уже не та боль.

Та – накрывала, давила, стирала и уничтожала меня, как личность.