Александр Климов - Венецiанская утопленница

Они связали гробы в гигантский паром, и в страшном сне не ходивший водами Стикса. Городовой в личине Харона клялся возить людей с того на этот свет, если будет от них ответ… А пока нет. Полицейский признался, что готов умереть, только не встанет на гроб ногой, и точка.

Мертвецы на волнах стучали костьми в домовинах, призывая живых к покою.

Готтофф оставил городового, сам перелез на плот.

Зубов скрежетание встретило его. Чай, извиняясь и испрашивая разрешение, снял с гроба с покойным соборным старостой крышку и попробовал ей управляться, как веслом. Плот послушно поплыл в указанном направлении, но уже через несколько метров плохо связанная полицейским флотилия начала расходиться в разные стороны, и мареман засуетился, закрепляя слабые концы. Только и слышно было:

– Простите меня, пожалуйста. Помогите нам, пожалуйста. Родные, земляки, вынесите, будьте добреньки…

Была уже глубокая ночь, когда они вытянули взорванный крест на плот, а вместе с ним и причину его неимоверной тяжести – водолаза в свинцовых доспехах, в нагрузку. Конец креста оставил большую вмятину на шлеме.

Готтофф осторожно освободил акванавта от костюма и поразился иронии божьего промысла – перед ним лежал секретарь его сиятельства господин Криволап.

Полицейский влил в горло раненого остатки алкоголя из своей фляги. Тот сделал несколько судорожных глотков и выплюнул ром долой.

– Я не располагаю временем… У вас есть вопросы? Запишитесь на приём. Там… – бредил Криволап, – поднять ворот надо… Согласно инструкции. Повернуть рычаг направо и выпустить воду. Там… – снова ткнул рукой секретарь, – у меня дочь замуж выходит!

– Ясное дело. Мозги отбило, – соглашался со всем полицейский.

– Где рычаг? – допытывался Чай.

– На дне… – указал точное местоположение секретарь.

Он заговорился сухими цифрами и потерял сознание. Готтофф растормошил его, но Криволап упорно стоял на полной занятости в расписании его светлости.

– Жалко его… – с сомнением заключил Чай.

Они положили бессознательного секретаря в гроб к усопшему губернатору, рассудив по справедливости, что при начальстве Криволапу привычней будет находиться. Хотели ещё кошку устроить у него на груди, но Мурка заартачилась. Выпустив когти, она зашипела на секретаря и полоснула его лапой, как только её опустили в домовину. Чай гуманно отдёрнул кошку прочь. В когтях хищницы остался лоскут сюртука и клочок бумаги.

– А табака у него нет? – поинтересовался полицейский. – Постойте, я его обыщу.

В карманах нашлись пистолет модели браунинг, грязный носовой платок, фотография покойной супруги его сиятельства – матери Анастасии, пилюли желчегонные и нераспечатанная пачка голландского табака.

– Золотой души! – нахваливал табак служака. – Не чета нам с вами. Вкус, однако, какой!

Полицейский довольно пыхтел самокруткой, совершенно забыв, что сидит ночью посреди разлива на чужом гробу в компании безбожного варяга и полусотни мертвецов.

– Какая ночь! – выпустил облако дыма в лунный лик ветеран. – Я, знаете, стихи сочинял. Как там его… «Ты пришла ко мне ночью… Косматою?» Тьфу, чёрт, забыл…

– Вы где бумагу взяли? – голос Готтоффа задрожал. Он рассмотрел клочок листа, вырванный кошкой.

– У этого, – махнул на секретаря полицейский.

Чай вырвал изо рта товарища сигарету, обжигаясь и ругаясь, затушил её голыми руками.

– Нет, это уже чёрт знает что такое! – бросился на него с кулаками городовой. – Нападение на представителя власти! Это как на самого отца-государя замах сделать! Да я не посмотрю…

Посмотрел и увидел. Готтофф ткнул ему в лицо два фрагмента карты. Один из лап кошки, второй только что был самокруткой. План гидросооружений города от Северных взорванных плотин до южных границ, имеющих шлюз-слив где то в районе кладбища. Более точно сказать нельзя было, так как этот участок карты скурил полицейский.

– Прошу простить меня, – сконфузился городовой. – Но выдирать изо рта всё же не годится. А ну как все начнут драть, то и зубов не останется. А у меня золотой. За него деньги большие плачены.

– Не троньте деда, людоеды!

Никанорка щерился на людей, не скрывая слёз, и готов был сжечь горючим маслом из кадильницы любого агрессора.

– Пятьдесят лет живу среди вас чужим, – выставлял священник драконов напоказ. – Николая Романова должен был убить сегодня. Богиня Канон – Богородица отвела… Слышите?! Иосацу – имя моё, верный пёс клана Кога.