Антон Кучевский - Легенда о вольном купце 2. Заложник дипломатии [СИ]

Холл был воистину огромен, высотой в два этажа, с двумя мощными колоннами из белого мрамора, поддерживающими крышу. За двадцать пять шагов от входа находилась широкая лестница, ведущая на второй этаж. Здесь стояли несколько диванов королевского размера, кресло, небольшой столик с дюжиной книг на полке сбоку и курительными принадлежностями. Кроме того, пол укрыт шерстистым ковром — Чед не мог сказать, шкура это или ткань с умело вплетенной распушенной нитью.

В кресле, в халате и домашних брюках сидел владелец поместья собственной персоной. Небольшого роста пятидесятилетний мужчина с окладистой бородой и аккуратно зачесанными назад волосами, которые одновременно находились под атакой залысин и седины. Серые глаза, под одним из которых была едва заметная татуировка в виде странного знака, насмешливо смотрели на Чеда, не потому, что глашатай как-то потрепанно выглядел или забыл о важных правилах приличия — эти глаза, видимо, смотрели так на весь мир.

— Чед Уэстерс, не так ли? — спросил он дружелюбно. Чед кивнул головой:

— Да, мастер Шнапс.

— Будет вам. Если мы хотим с самого начала взять правильный тон, советую вам называть меня просто Рихардом. Всем советую, да вот беда — никто не слушает. — С этими словами баронет затянулся несколько мгновений назад раскуренной трубкой и выпустил облачко волнистого дыма. — Присаживайтесь, Чед.

— Мастер… Рихард, в письме ко мне вы упоминали о некой волнительной истории, не так ли?

— Уже лучше, — одобрил тот. — Возможно, и упоминал. Ваше любопытство не дает вам работать?

— Мое любопытство очень помогает мне работать, — усмехнулся Уэстерс.

— Тогда все же присядьте и расслабьтесь, — посоветовал Рихард. — Я никогда не пробовал свои силы ни в писательском деле, ни в составлении устных историй. Возможно, были какие-то попытки юности, но я их забросил, и с тех пор даже не начинал. Понимаете ли вы, что это означает?

— Рискну предположить — вы заранее извиняетесь, что задержите меня надолго?

— Очень близко, — коротко хохотнув, сказал собеседник Чеда. — Мой рассказ будет длиться все ваше доступное свободное время, а вы уже сами решите, что из него будет интересно для читателя «Вестника». Я упомяну все детали, которые только вспомню — а вы вырежете из них ненужное. И маленькое предупреждение, — недобрая искра сверкнула в серых глазах, глазах чужого для этого мира человека, — не пытайтесь исказить мои слова.

— Что вы, — возмутился Чед. — Мы хоть раз писали клевету?

— Не знаю, — хмыкнул Рихард. — Я вообще газеты не люблю.

— Тогда почему решили согласиться на мое предложение? — полюбопытствовал глашатай. Баронет поскреб ногтями резьбу на трубке и пожал плечами:

— Подумал, что это будет забавно. Считайте это прихотью или эксцентричной выходкой. Курите?

— Бросил. Лекари сказали, что и до ста не доживу.

— Врут, — безжалостно отрезал Шнапс. — Мне вот уже пятьдесят с хвостиком, половину отмеченного срока отмахал — и отлично себя чувствую. Заметьте, не всегда сидя в кресле.

Чед осторожно напомнил, видя, что баронет упорно сворачивает с намеченной темы:

— Так что за история?

— Ах да, история, — усмехнулся тот. — Буквально месяц назад истек срок давности в двадцать лет, на который на любую дипломатическую миссию налагается закон о неразглашении. С этого момента я волен рассказывать что хочу и кому хочу, а вздумай я поведать вам эту байку месяц назад — правду я рассказал или нет, а все равно поплатился бы головой.

— Миссия? Но, насколько мне известны подробности вашей жизни — а они вообще мало кому известны, по крайней мере, в Телмьюне — вы выполнили лишь одно дипломатическое поручение.

— Зато какое, — мечтательно протянул Рихард. Из кухонных помещений почему-то послышался грохот посуды. — Известно ли вам, мой юный друг, как громко человек может орать?

123

— А-а-а-а-а-а-а-а-а!

Громко, и не слишком информативно, согласен. Более того, примитивно и весьма безрезультатно, учитывая, что ты проделываешь это все, вися над краем пропасти, кое-как уцепившись кончиками пальцев одной руки за выступающий утес, а сверху безжалостно смотрят глаза того, кого ты считал лучшим другом!

Конечно же, я орал. От ужаса и безысходности, после того, как…

Впрочем, я наверное, не с того начал. Кто-то будет читать и недоумевать — что это вообще такое? Как он позволяет себе издеваться над высоким слогом художественного повествования? Отвечает редакция «Телмьюнского радио», благо, такового здесь еще не изобрели: художественное изложение в моих устах — точно от слова «худо».