Адам Гидвиц - Рассказ инквизитора, или Трое удивительных детей и их святая собака [litres]

– Дюжины и дюжины жизней, – говорит Жанна, – и каждая жизнь – это целый мир.

– Мы спасли пять книг, – говорит Якоб. – Сколько это миров?

Вильям улыбается.

– Не знаю. Много. Очень много.

Идет третий день нашего путешествия. Солнце укладывается на покой. Мы поднимаемся на холм, посверкивающий свежими дождевыми лужами, и Гвенфорт, обгоняя нас, бежит к вершине. Там она застывает и стоит неподвижно, будто нарисованная борзая.

Мы поднимаемся следом – и у нас перехватывает дух.

Перед нами расстилается вид, прекрасней которого я никогда не знал.

Это берег, плоский и широкий, точно лежащий на боку лунный серп. По заливу растеклась неглубокая вода, она плещется и вихрится, вся в фестонах хрупкой пены. Заходящее солнце окрашивает ее в синеву, и пурпур, и золото, и апельсин, и все это переливается на темнеющей ряби, уходящей вдаль и постепенно исчезающей из виду.

И посреди раскинувшегося во все стороны ложа залива, что переливается всеми цветами королевского шелка, вздымается утес. А на утесе точно так же гордо возносится к небу каменный монастырь, и его башня указывает прямо на творца этих удивительных красок – на полосатое закатное небо, и еще выше – на то, что скрывается за ним.

С миг мы не в силах двинуться, очарованы красой залива Мон-Сен-Мишель.

А затем Гвенфорт сбегает вниз по холму и дети несутся за ней. Подошвы их кожаных сандалий разбрызгивают дорожные лужи, сумки колотят Вильяма по спине, а Жанна что-то вопит небесам. Я бегу за ними, смеясь и стараясь не отстать.

Дорога извивается по склону холма и приводит нас в крохотный городок, последний оплот человека у подножия горы. Но дети не останавливаются. Они пробегают его насквозь, торопясь к лежащему за ним заливу.

И затем, спустя несколько ярдов, дорога кончается. Или, вернее, начинается берег. Гвенфорт, кажется, даже не замечает этого. Она мчится, поднимая брызги, по мелководью, сейчас, с уходом солнца, меркнущему, окрашенному в более глубокие цвета лаванды.

– Что случилось с дорогой? – говорит Якоб, останавливаясь на последнем клочке суши. – Она утонула.

И правда. Там, где должно быть дороге, вихрится море, водоворот волн. Гвенфорт останавливается, оглядывается на нас, брюхо ее намокло. Наши взгляды скользят дальше, на огромное аббатство, что сейчас окружено морем. Слышен лишь рокот волн.

Внезапно молчание нарушает голос:

– Ночью туда не пройти.

Голос звучит из-за спины. На дороге стоит рыцарь, его плечи вздымаются и опадают, меч в ножнах бросает на землю извилистую тень.

Я ощущаю движение воздуха – Жанна проносится мимо меня. Она толкает рыцаря в живот и кричит:

– Мармелюк!

Гвенфорт лает, бежит обратно по воде и отряхивается, обдавая нас дождем брызг. Затем она ставит передние лапы рыцарю на плечи и стоит так, пока он не начинает смеяться.

– Как ты оказался здесь? – спрашивает Вильям, бросая сумки с книгами на дорогу.

– Я ждал вас тут, в городе, – говорит он, указывая назад, на низенькие кривые домики.

Жанна отступает на шаг. Якоб говорит:

– Ты ждал нас? Ты знал, что мы сюда придем?

– Пол-Франции знает, что вы сюда идете. И все рыцари во Французском королевстве.

– Как? – говорит Жанна.

– Трубадур пришел к королевскому двору, – говорит Мармелюк, – он и сказал им, что вы идете в Мон-Сен-Мишель. И что у вас есть еврейские книги. В обмен на эти сведения ему позволили спеть перед королем.

Якоб падает на колени и охватывает голову руками.

Я гадаю, не вывернет ли его. Жанна говорит:

– Кретьен?

– Что?

– Трубадура звали Кретьен?

– Нет. Николя как-то там. Николя Лапан, кажется.

Лапан – это кролик.

– Это тот, другой, – простонал Вильям.

– Так что король и его королева-мать следуют сюда, – продолжает Мармелюк. – И с ними рыцари.

Столько, сколько они могли созвать. Чтобы забрать книги. И вас.

Последний городишко перед Мон-Сен-Мишель на самом деле едва ли город. Здесь только один трактир с одной-единственной комнатой, поделенной надвое шерстяным одеялом, за которым стоит стол с двумя лавками и ночует сам трактирщик.

– Я могу сварить вам супу, – неуверенно говорит трактирщик, словно в нашем лице он столкнулся с невиданной ранее трудностью.

Он сгорбленный, с гривой белых волос, которая ни минуты не знает покоя, поскольку он и сам не сидит на месте. Ноги у него широко расставлены, и во время ходьбы он сильнее машет правой рукой, чем левой, словно постоянно поправляет лежащий на плечах тяжелый, но невидимый мешок с репой.