Адам Гидвиц - Рассказ инквизитора, или Трое удивительных детей и их святая собака [litres]

А говорю:

– Там, впереди, поворот. Постараемся его не пропустить.

Я проламываюсь сквозь кустарник, стараясь поспеть за Гвенфорт. Я чувствую, как дети смотрят мне в спину.

Первый день нашего путешествия проходит быстро. Мы как можно дольше стараемся держаться леса, перебираясь через поваленные деревья и продираясь сквозь заросли терновника. К закату, однако, лес кончается, перед нами разворачиваются поля ржи и коровьи пастбища. Нормандия – житница и маслодельня Франции.

Жанна замечает, лучше бы нам уйти с полей на дорогу, – на полях нас точно так же видно отовсюду, к тому же это вызовет ненужные вопросы. Умненькая девочка. Так что к тому времени, когда солнце приседает над землей, мы возвращаемся на дорогу.

Этой ночью мы ночуем в овечьем загоне – Гвенфорт выгоняет оттуда овец. Теперь загон пустой – но холодный, я был бы не против, чтобы здесь с нами заночевала хотя бы парочка овец. Теперь я понимаю, почему семья Жанны предпочитает спать со своей коровой.

Перед тем как совсем стемнеет, Вильям открывает запятнанную кровью сумку с книгами. Жанна рассматривает том на латыни, каждая страница изукрашена красными, синими и золотыми листьями. Читать она вряд ли умеет, но ее каштановая прядь скользит по странице, а взгляд следует за вьющимися лозами и диковинными зверями, обегающими текст. Она удивленно вскрикивает, когда видит нарисованную борзую – она показывает ее Гвенфорт, но Гвенфорт просто пытается лизнуть ее. Вильям бережно держит в своих огромных лапах труды святого Августина. Огромный том, и заставки к каждой новой главе писаны яркими алыми чернилами. Якоб открывает тоненькую книгу на иврите и пристраивает ее себе на колени. В этой рисунков нет совсем. Просто кривоватые буквы переписчика-любителя.

– Как ты выучился читать? – спрашиваю я Якоба, который водит пальцами по буквам справа налево.

– У нас в слободе есть бейт-мидраш, – говорит Якоб, потом у него перехватывает дыхание, – был бейт-мидраш, я хочу сказать. Все мальчики там учились читать. И многие девочки тоже.

Дети вновь обращаются к своим книгам. Но у меня нет искушения раскрыть одну из них; эти дети мне гораздо интересней, чем любая книга. Они так юны, их лица, склоненные над страницами, озарены умирающим светом. Вильям выглядит совсем ребенком. Очень, очень большим ребенком. Якоб очень похож на меня в его возрасте. Маленький, тощий и жилистый. А крошка Жанна, любующаяся картинками в книге, лежащей у нее на коленях, вовсе не похожа на дочь Евы, что принесла грех в этот мир. При виде того, как она откидывает растрепанные волосы с лица, сама мысль об этом кажется нелепой. Оскорбительной.

Мне так не хочется их убивать.

Якоб откладывает книгу и открывает другую.

– Эй! – говорит он. – А это не Талмуд! Это Библия!

– В самом деле? – Жанна склоняется над ней, словно может узнать строчки на иврите.

– Вот послушайте: «Ваякам мелех хадаш аль Мицраим ашер ло яда ет Иозеф».

Жанна и Вильям непонимающе глядят на него. Якоб запрокидывает голову.

– «И восстал новый царь над Египтом, который не знал Иосифа». Это начало Ш'мот – Исхода. Вторая книга Библии.

Вильям говорит:

– Мой аббат не послал бы Библию на сожжение.

– А он что, читает на иврите?

Вильям колеблется.

– Ну… наверное, читает немножко. Не так хорошо, как брат Жером, конечно.

– Так что может быть, он просто не знал.

Вильям молчит.

Якоб говорит:

– Вот думаю, и сколько же Библий сгорело вчера?!

Я тоже думаю об этом. Смотрю в темноту. Но, когда я вновь перевожу взгляд на детей, я вижу, что они больше не думают о сгоревших Библиях. Они думают о Микеланджело.

Снаружи, под мелким дождем, блеют овцы.

Позже, когда дети засыпают, я достаю нож из потайных ножен под рубахой, пробую острие пальцем. Нож очень, очень острый.

Я смотрю на спящих детей, на их невинные тела, на то, как они вздымаются и опадают во сне.

Утро сияет на каплях выпавшего за ночь дождя, но несмотря на то, что дорога раскисла, все идет неплохо. Этим вечером мы пробираемся на мельницу, что остановилась на ночь. Дети прислоняются к дощатой стене, алой в последних лучах заката.