Киран Харгрейв - Девушка из чернил и звезд

Над отмелью находились шахты, где добывали глину. Я старалась на них не смотреть, чтобы не вызывать одно из самых ясных воспоминаний о Ма – день, когда она взяла туда нас с Габо. Она показала, как привязаться лозой к драконову дереву – делаешь вот такой узел и втираешь в ладони сок, чтобы крепче держаться , – и по одному спустила в бездонную пасть. Габо испугался и стал дергаться и вертеться. Узел развязался, и Габо плюхнулся в мягкую глину. Когда они с Ма поднялись наверх из тьмы, он был весь, с головы до ног, в грязи. Я хохотала так, что чуть живот не надорвала.

Я помнила это. Помнила ту боль в животе. Как она вернулась потом, через два месяца, когда Ма умерла. Только тогда боль была острее, и никто не вынес никого из тьмы. Прошло три года, и та же болезнь, потливая горячка, унесла Габо. И теперь, через три года, при воспоминании о шахте и глине у меня сжимается горло.

Чтобы идти в школу вместе, Люпе всегда встречала меня возле бочки на краю рыночной площади, хотя из-за этого ей приходилось вставать почти так же рано, как и работникам.

К колодцу, когда я вышла на площадь, выстроилась очередь. С тех пор как река Аринтара начала высыхать, им пользовались все больше и больше людей.

Торговые ряды уже открылись, на прилавки выкладывали рыбу, зерно, кожу. Большинство прилавков принадлежали губернатору, и над ними, как лоскут неба, трепетали голубые навесы с изображением желтого, как солнце, медового лотка.

Я уже направилась к бочке, как вдруг кто-то схватил меня за руку. Я отпрянула от неожиданности и едва не опрокинула ближайший прилавок. Овощи и фрукты посыпались на пыльную землю.

– Эй! – возмутился продавец. – Ты что это делаешь?

Я обернулась – посмотреть, кто меня схватил. Это была женщина в зеленом балахоне – такие носили те, кто работал в саду. Если так, то ей уже надлежало быть там – опоздавших иногда секли плетью.

– Извините, – сказала женщина торговцу, ни на секунду не сводя глаз с моего лица. – Ты – Изабелла Риоссе?

– Да. А кто…

Незнакомка стиснула пальцы на моем запястье. Она была маленькая, только немножко выше меня.

– Кое-что случилось.

– Вы что это тут устроили? – Торговец выступил из-за кучек картошки.

– Ката, – прошипела женщина, не обращая внимания на торговца. – Ты ее видела?

Я нахмурилась.

– Кату Родригес? – Мы с Катой учились в одном классе, но за все время разговаривали едва ли больше двух-трех раз.

Она закивала.

– Да. Я – ее мать. Ката говорила, что вы подруги, вот я и подумала, что, может быть, ты знаешь, где она.

Мне стало неудобно. Да, правда, я относилась к Кате лучше, чем другие, но она была очень тихая, молчаливая, и большинство ее просто не замечали.

– Извините… мне…

– Я искала везде. Когда проснулась, Каты уже не было… – женщина порывисто вздохнула. Рука ее вспорхнула к груди, пальцы затрепетали, как будто ей недоставало воздуха.

– Ты! Что ты здесь делаешь?

Мать Каты вздрогнула. Один из людей губернатора решительным шагом направлялся к нам, и толпа расступалась, как пшеница на поле, перед синим мундиром.

– Если увидишь, отправь ее домой, – торопливо проговорила женщина и, повернувшись, побежала в направлении губернаторского поместья.

– Ну, посмотри, что натворила, – сердито укорил торговец, собирая раскатившиеся овощи. – Нет-нет, не помогай, не надо – уж как-нибудь сам.

Ошеломленная, я дошла до угла рыночной площади, где мы с Люпе всегда встречались. Было в лице этой женщины что-то такое, что потрясло меня до костей. Только бы с Катой ничего не случилось.

– Иза!

Я повернулась – Люпе мчалась через площадь, размахивая школьной сумкой, и деревенские шарахались от нее.

Друзей у дочери губернатора было немного, но ее это не так уж сильно беспокоило.

– А мне наплевать, – сказала она одной девочке, дразнившей ее из-за косичек, которые моя подруга носила по настоянию матери. – Изабелле они нравятся, а больше мне ничего и не надо.

Мы с Люпе были странной парой: она – высокая, почти как взрослая, и я – всего лишь ей по плечо. За тот месяц, что мы не виделись, она, похоже, еще подросла. Ее матери это вряд ли нравилось. Сеньора Адори была женщиной изящной, элегантной, с печальными глазами и холодной улыбкой. Люпе говорила, что мать никогда не смеется, полагает, что девочкам не пристало бегать и они уж точно не имеют никакого права быть такими высокими, какой обещала стать ее дочь.