Роман Суржиков: Янмэйская охота

Нищий фыркнул и задрал подбородок с достоинством принца Великого Дома. Из его челюсти торчал липкий грязный пучок волос, в лучшие дни именовавшийся бородою.

— Добро пожаловать в Нэн-Клер, премудрый! — произнес приятный низкий голос. Обернувшись, пророк увидел священника в праздничной зеленой мантии, который вышел из храма навстречу гостям. — Рад приветствовать вас. Надеюсь, ваше странствие было легким.

Пророк улыбнулся:

— Нет ничего сложного в странствиях: переставляешь правую ногу, затем левую, и так по очереди. Доброго здравия, отче!

— Мое имя — отец Лорис, — поклонился священник. — Его преподобие епископ Нэн-Клера страдает недугом и глубоко сожалеет, что не смог выйти из дому. Мне выпала честь встретить вас и познакомить с нашей великой святыней: чудотворящей скульптурой Праотца Кристена.

— Я буду счастлив увидеть ее, но имею к вам просьбу. Отче, позвольте взять с собою одного человека.

Пророк метнул взгляд на нищего, и тот ощетинился:

— Эт-то еще зачем?

— Ты второй раз встретился на моем пути. Возможно, боги хотят мне что-то сказать.

— А мне какое дело до твоих бесед с богами?

Герион не выдержал такой наглости:

— Не ценишь оказанной чести — тогда убирайся! Поди прочь, зловонный гнойник!

Ему понравилось словечко, услышанное от драчунов. В понимании Гериона, оно передавало самую суть этого мерзкого попрошайки.

— Нет, отчего же, — возразил нищий, — я ценю честь. Если оказывают, то я завсегда. Такого ценителя чести еще поискать!

Он скользнул между пророком и отцом Лорисом, прямиком к порталу собора:

— Куда заходить — сюда?

Пророк, усмехаясь, последовал за нищим, остальные — за пророком. Так и вошли в храм: грязнючий избитый попрошайка, за ним южный сновидец, за ним — святой отец.

В соборе тоже хватало людей, ведь стояло воскресенье, и не так давно завершилась проповедь. Пока пророк шел к алтарю, один, второй, третий выхватились с привычными вопросами: «Что тебе снилось, пророк? Какое ждет нас будущее?» Подмастерье в серой робе любопытствовал:

— Скажи, премудрый, моя любовь достигнет успеха?

— Если ты полюбил, это уже успех, — отвечал пророк.

Зверолов в шапке с хвостиком просил совета:

— У меня пятеро детей и жена снова на сносях… Что скажешь, премудрый: богам угодно, чтобы родила? Или зелье купить?..

— Боги сами исправят то, что им неугодно.

Мрачный воин в маскировочном плаще спросил требовательно:

— Мне предложили одно дело. Взяться за него или нет?

Пророк пожал плечами:

— А у меня дома в сарае топор. Я думаю: наточить его, или и так сойдет?

— Почем мне знать? Я не видал твоего топора!

— А я не слыхал твоего дела.

Нищий слышал все ответы, поскольку шел возле пророка. Одобрительно буркнул вполголоса:

— Ты еще тот мудрец. Знаешь, что говорить дуралеям!

— А сам не желаешь спросить о чем-нибудь?

Нищий мотнул головой:

— Заладил — спроси да спр-роси. Не хочу я тебя спрашивать! Сам все знаю!

У Гериона зачесалась рука, чтобы схватить нищего за шиворот и выкинуть из храма. Но сделать этого он не смог: процессия подошла к алтарю. Опустившись на одно колено, все прочли «Укрепимся трудами и молитвами», а затем следом за отцом Лорисом поднялись по винтовой лестнице на балкон. Чудотворная скульптура Праотца Кристена была настолько почитаемой святыней, что хранилась не на алтаре, а над ним. Увидев ее, пророк и Герион испустили вздохи удивления.

Скульптура величиною в треть человеческого роста располагалась на мраморном постаменте. Она изображала мужчину в набедренной повязке с погасшей свечой в руке. Мужчина выглядел живым. Не в метафорическом смысле, как, возможно, подумал читатель, но в самом прямом. Кожа имела идеально правильную фактуру, мышцы бугрились под нею. Темнели родинки, матово поблескивали ногти, кудрявились волосы, покачиваясь от потоков воздуха. Зрачки хранили живой влажный блеск. Священный Предмет (а это, вне сомнений, был он) представлял собой уменьшенную втрое копию живого Праотца Кристена.

Но потрясала не только точность изображения. Едва гости приблизились к святыне, как леденящие душу черты скульптуры бросились в глаза. Изображенный мужчина страдал тяжелейшим недугом. Его лицо мертвенно белело, кожа обтягивала кости черепа, словно бумага. Грудь, шею, плечи усыпали нарывы и язвы, по спине струился лихорадочный пот. Ноги стояли так нетвердо, что, казалось, вот-вот подогнутся, и скульптура рухнет с постамента. Ужасней всего была рука с потухшей свечой: на ней отсутствовала кожа.