Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

Долго сидеть на поле Прекраса не могла, слишком быстро она уставала. Рядом с веселыми девками она казалась себе тяжелой, некрасивой. Живот у нее уже был плотным, натянутым, казалось, он вот-вот лопнет, как переспелый плод. На руках, ногах, на лице появились отеки, болела голова, шумело в ушах. Если бы не необходимость показаться на важных женских праздниках – она ведь будущая княгиня! – Прекраса предпочла бы, как почти всякий день, остаться дома, в прохладе и покое. И еще два месяца ей носить эту тяжесть!

Все с большей тревогой она вспоминала речи Девы Улыбы в тот день, когда водяная владычица бросила ей красное яблоко. Она обещала, что Прекраса понесет новое дитя – так и вышло. Но еще она ведь сказала, что оно родится, когда она и ее сестры будут гулять по полям. В тот день Прекраса не сообразила, что это значит – в смятении ей было не до подсчетов. Теперь же стало ясно: русалкам осталось ходить по белому свету всего шесть-семь дней, а до родов еще два месяца… Как же так? Она что-то спутала, не расслышала, поняла неверно? От тревоги за дитя Прекраса не спала ночами, осторожно делала каждый шаг, окружила себя всевозможными оберегами. Попросила Ельгу прислать к ней старую Дымницу и поселила в собственной избе, чтобы всегда была под рукой. Ольсева, Дымница, другие женщины успокаивали ее, старались развеселить, но они не знали того, что знала она. Не ведали, какие могучие и грозные силы сторожат появление на свет ее третьего чада, столь нужного и желанного, что за него она отдала бы даже свою жизнь.

На Русальной неделе тревоги Прекрасы стали непереносимыми. Она боялась выйти даже из дому, не то что со двора. Больше она не ходила к «божьему полю», к Девич-горе, где каждый вечер водили круги и играли песни в честь русалок. Раза два Ельга-Поляница приезжала ее навестить, но Прекраса не велела ее пускать, передать, что-де она спит: она боялась русалочьего духа, который сестра мужа в эти дни носила с собой.

Настал последний вечер: нынче березку-«русалку» заберут с поля, с пением унесут к Днепру и бросят в воду. Прекраса думала об этом как о своем избавлении: русалки уйдут с земли, и тогда она спокойно доносит дитя… И не нужно будет звать Деву Улыбу на пир, как та хотела…

«Матушка, матушка! – вспоминался Прекрасе тихий, тонкий голос ее покойного первенца, что говорил с ней в ночь Осенних Дедов, и от этого воспоминания пробирало холодной дрожью, как зимой от струи воздуха из отволоченного оконца. – Не зови на пир владычицу водяную… Погубит она его головушку…»

Пусть при жизни ее чадо не сумело сделать ни единого вздоха, в Нави его глаза открылись и уста заговорили. Его самого сгубила жадность водяных духов, и Прекраса верила, обмирая от страха, что третьему ее сыну Дева Улыба готовит ту же участь. За каждый год жизни, данной Ингеру сверх срока, она требовала голову его детей. Цена их соглашения оказалась так высока, что, знай Прекраса о ней заранее, едва ли решилась бы на это. Но отступать было поздно. Оставалось пытаться сохранить то, что у нее есть.

Вечерело, на лугах под Девичьей горой зажгли костры. Солнце еще садилось в море багрянца и золота, а на другой стороне уже взошла на светло-синем небе полная, белая, как лик Девы Улыбы, луна. Прекраса заметила их, когда шла по мосткам через двор, и замерла, завороженная этим зрелищем. Подумалось: это мы, я и она. Ельга-Поляница в медовом золоте волос – вот это сияющее солнце, а я – молчаливая луна в белом облачном убрусе. Так мы и ходим обе вокруг княжьего стола, сторожа одна другую, и ни одна не может войти в солнечный терем на правах полной хозяйки.

Из-под горы долетало пение звонких девичьих голосов:

Песня разматывала ворожбу в обратном направлении – вызванное из леса в поле провожалось обратно в лес. Значит, вот чем сейчас занята Ельга-Поляница: со своей девичьей дружиной она забирает березку-«русалку» с божьей нивы, несет к Днепру, чтобы бросить в воду и проститься с ней до следующей весны. Скорее бы состоялось это прощание! Когда русалок проводят, она обретет покой. Прекраса даже послала двух служанок посмотреть, как уведут «русалку». Те воротились уже в густых сумерках, веселые, румяные, принесли с собой запах костра и луговых трав, настолько сильный, будто и впрямь выскочили из реки.