Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

– Ну… – Ратислав несколько менее удивлялся этому странному предпочтению, но не знал, как об этом сказать. – Она, Ружанка… пышная сама такая, румяная, что твой каравай…

– Знаешь, сказы есть такие, как добрый молодец в Кощное забирается и там ему сама Заря-Зареница помогает ее у Кощея похитить, – добавлял Ивор. – Вот они на Ружанку и глядят, как на ту Зарю.

– Бают, я слыхал, будто она сама от старого мужа к Свеньке сбежала, – подхватил Стенкиль, десятский, и улыбнулся. – За то и жалуют.

– Уж тут не лгут люди, – хмыкнула Прекраса. – Она за Боголюбом жила, а чадо от Свеньки понесла. Теперь уж весь свет знает!

Дальше обсуждать достоинства Ружаны Прекрасе не хотелось. Веселая, здоровая, за три года та родила троих детей и казалась богами созданной принимать плодоносящую силу земли и отдавать обратно. Выходя за Ингера, Прекраса была наречена именем его матери и сестры, чтобы в глазах богов стать неотделимой частью этого рода, и теперь для киян звалась тоже Ельгой, однако в правах княгини кияне ей отказали и согласились признать ее своей владычицей не ранее, чем ее сыну исполнится три года и его посадят на коня. Дважды Ельга-Прекраса рожала мальчиков, но дважды их опускали в сырую землю. Не Ингер, а Свенгельд мог уже присматривать того счастливого коня, это его сыну шел третий год… Когда этой весной творили поминальный стол по второму чаду Прекрасы, Ружана принесла своего Люта – на похоронах ребенка непременно должен быть ребенок, а Лют Свенгельдич маленькому покойнику приходился троюродным братом. Уже тогда Прекраса старалась не поднимать на него взгляд, чтобы люди не заметили тоски и ненависти в ее глазах. И каждый раз как Прекрасе приходилось присутствовать при каком-то из обрядов, что полагалось творить княгине, или просто видеть Ружану, сердце в ее груди делалось тяжелее камня, а улыбка стыла на губах.

Дожиночный пир в Киеве миновал, однако Ингер никуда из дому не тронулся. Именно в эту, самую сытую и веселую пору года ему полагалось гостить у всех родов полянских, возглавлять праздничные столы и поднимать чары богам за нынешнее и будущее благополучие. Но Ингер медлил. Помня, как тяжело ему далось возвращение в Киев, он предвидел, что это же самое будет повторяться во всех десяти городцах: люди все еще ждут своих ушедших с войском близких, надеются, будут спрашивать о них его, князя, а что он им ответит? В отчаянии Ингер цеплялся на Свенгельдово предсказание, что часть войска может вернуться осенью. Случись это взабыль – и тяжесть положения облегчилась бы, а ему не так горько стало бы смотреть в глаза отцам, матерям и женам.

Выжидая и оттягивая отъезд, Ингер часто отправлялся на охоту. Нередко Прекраса сопровождала его: ей хотелось проводить возле мужа как можно больше времени, а без него даже свет солнца и воздух утрачивали вкус. Пустая изба наводила тоску, каждый взгляд на порог напоминал о невозвратимых потерях. Пасмурное небо, дожди, все более долгие вечера, все более ранние отходы ко сну – это угнетало ее, и не верилось, что когда-нибудь вернется весна и радость. Только лицо Ингера, по-прежнему прекрасное в ее глазах, освещало ее душу, как живое солнце; в груди разливалось тепло, на Прекрасу нисходило чувство счастья и вера: пока они вместе, никакому злу их не одолеть. Она дорого заплатила за свою удивительную судьбу, но она того стоила. К тому же куда веселее скакать по полям и перелескам среди оживленных охотничьим ражем гридей, чем весь день сидеть дома с челядью. В такие дни Прекрасе казалось, что она снова стала юной девушкой, которая едет с женихом и его дружиной в ту новую жизнь, куда он ее увозит – навстречу сияющему, солнечному, бесконечному счастью. Лес в осенней листве был точь-в-точь Золотое царство из сказаний, куда попадают, взобравшись на третье небо. Ах если бы остаться там навсегда, подальше от всех угроз и печалей!

Боры близ Киева, с давних времен предназначенные для княжеской охоты, Ингеру пришлось поделить со Свенгельдом. Воевода тоже нуждался в разной дичи для содержания своей дружины, но, поскольку любви между двоюродными братьями не сложилось, им стоило исключить столкновения и споры из-за добычи. Это было разумное решение, однако Ингера коробила мысль о том, что одно из самых священных княжеских прав он вынужден разделить с кем-то другим, а тем более – с сыном рабыни.

– Зато так он сможет сам содержать своих людей и не будет просить для них хлеба у тебя! – утешал его Ивор.