Надин Брандес: Романовы [litres]

Но это значительно лучше, чем мучительный отрывистый и сухой кашель, который на прошлой неделе стал причиной кровотечения и дал осложнение на почки.

Алексей и раньше шел рука об руку со смертью. Гемофилия никогда не обещала ему долгой жизни. Но когда Распутин еще был жив, он мог исцелить раны Алексея одним-единственным словом, даже из другого города, по телефонной линии.

Теперь же ничто не могло спасти брата, за исключением его собственного желания жить.

Это изменится, если я смогу больше узнать о колдовстве. Мне не терпелось взять немецкую книгу заклинаний и прочесть ее прямо под носом большевиков.

Кашель Алексея утих, и он взглянул на меня, слегка прищурив запавшие глаза.

– У тебя мрачный вид.

Я улыбнулась, успокоенная родным человеком, который понимал: шутка может прогнать даже самые тяжелые мысли.

– Это потому, что ты разленился и валяешься в постели, а мне приходится выполнять все твои обязанности по дому.

– Счастливая. Лениться невообразимо скучно. – Брат подмигнул, но это выглядело натянуто, он казался уставшим. – Ты, наверное, уже успела уморить моих бедных цыплят.

– Они плотно позавтракали обувным войлоком.

– Бедные создания. Быть под твоей опекой – страшное дело. – Он указал подбородком на дверь. – Что там происходит? Я знаю, большевики пришли, но мне никто ничего не сказал.

Всегда, когда Алексей болел, семья старалась не вести с ним бесед на тяжелые темы. Я понимала их стремление – безысходность способна повлиять на его волю к жизни и даже повергнуть в уныние, что замедлит излечение.

Но между мною и братом царило полное взаимопонимание, и мы никогда не скрывали истинного положения дел друг от друга. Мы понимали, что неведение приводит в отчаяние со значительно большим успехом, нежели тяжесть мрачных размышлений.

– Они увозят папу.

Алексей, которому вместе с солдатами доводилось бывать на передовой, когда папа еще был царем, воспринял это известие с глубоким вздохом. От этого он закашлялся, и я протянула ему стакан воды с прикроватного столика.

– Что… а что со мной? – в конце концов ему удалось это выговорить. – Я тоже должен ехать. Я царевич.

– Ты недостаточно хорошо себя чувствуешь. – Я с трудом сдержала дрожь.

Лицо Алексея окаменело и приобрело решительное выражение. Он весь напрягся.

– Пока нет. Но буду.

Вот поэтому из него получился бы прекрасный царь.

– Вероятнее всего, они отправят его в Москву, на суд. Папа уедет завтра, а мы последуем за ним, как только тебе станет лучше. – Я сурово взглянула на него. – Командир большевиков думает, что ты умрешь. Ты должен выжить, чтобы плюнуть ему в лицо.

Из коридора донесся папин голос. Я стремительно вскочила на ноги и поспешила наружу, но прежде уловила шепот Алексея:

– Возвращайся и все мне расскажи.

Папа и Мария, которая была всего двумя годами старше меня и с которой мы обычно проказничали, тихонько беседовали в холле. Лицо ее выглядело бледным в обрамлении длинных каштановых волос, но она отважно кивнула и направилась в нашу комнату.

Я поспешила оказаться рядом с папой.

– И что ты решил?

– Твоя мама присоединится ко мне, – наконец сказал он. – Мария поедет в качестве ее сопровождающей.

Не я.

Должно быть, он смог разглядеть смирение на моем лице, потому что коснулся ладонью моей щеки, и я не смогла сдержать слезы.

– В мое отсутствие домашним хозяйством будет заниматься Татьяна. У тебя другая задача.

Итак, решение было принято. Вот так просто. Словно хирург раскроил мое сердце на две части. Оно билось в рваном ритме. Все случилось слишком быстро. Меня хотели оставить. Здесь, среди незнакомцев и врагов.

Я вцепилась в его рукав.

– А другого выхода нет?

Моя мольба с таким же успехом могла быть обращена к охранникам в коридоре. Но у меня не было причин скрывать свою любовь к семье.

В ответе папы прозвучало такое же отчаяние.

– Я его не вижу, Швыбзик. – Он повел меня по коридору подальше от охранников. – Когда Алексей поправится достаточно, чтобы перенести путешествие, вы с сестрами последуете за нами. [1] В оригинале: shvibzik. Прозвище великой княжны Анастасии Романовой. ( Здесь и далее – прим. пер. )

Я открыла рот, чтобы возразить – мне нравилось спорить, – но папа вдруг задал вопрос, казалось бы, не относящийся к обсуждаемой теме:

– Когда ты в последний раз читала рассказы Пушкина?

Мой рот резко захлопнулся, как у Щелкунчика. Пушкин. Пушкин . Прошло несколько мгновений, словно он хотел убедиться, что я поняла скрытый смысл тихого вопроса. Так много семейных разговоров в эти дни состояло из тайных сообщений и шифра.