Кэтрин Мур - Черные боги, красные сны

Голос Джаризмы стих, и в зале наступила полная тишина. И тут Жирод, лицо которого перекосилось от терзавшего его страха, положил руку на плечо волшебницы.

— Не забудь сказать,— тихо проговорил он,— что того, кто посмеет изменить предназначенную ему судьбу, ожидает еще более страшная участь, чем...

Джаризма раздраженно сбросила его руку и обернулась к Джирел.

— Знай же, дитя человеческого племени,— заговорила она неестественно напряженным голосом,— в Книге Будущего написано, что волшебница Джаризма умрет от руки человека, который трижды ее ослушается, и человеком этим будет женщина. Дважды я проявила слабость и прощала тебя. Дважды — сначала в лесу и потом на крыше башни. Ты, жалкое существо, посмела мне не повиноваться, а я не подняла на тебя руку, испугавшись пророчества. Но третьего раза не будет. Даже если тебе и предназначено погубить меня, ты этого не сделаешь. Своим волшебством я изменю предначертание судьбы прямо сейчас, смотрите же!

В глазах Джаризмы загорелся странный огонек, и Джирел поняла, что время пришло. Она вся напряглась, и пальцы ее крепко сжали кристалл. Джирел медлила, выбирая момент, чтобы разбить волшебный талисман у ног волшебницы. И все-таки она опоздала, хоть и замешкалась всего на долю секунды. Могла ли она догадываться, насколько непревзойденно простым окажется волшебство Джаризмы! Волшебница всего лишь устремила свой горящий взор на Джирел и резко щелкнула пальцами прямо перед лицом девушки.

Только прозвучал магический щелчок, как весь мир для Джирел будто вывернулся наизнанку. Ее пронзала жуткая, не поддающаяся описанию боль. Все, абсолютно все куда-то исчезло, пропало, она больше не видела абсолютно ничего. Тело ее каким-то непостижимым образом задергалось, жутко затряслось и обратилось лицом в направлении, которого еще мгновение назад вообще не существовало. Никому из смертных не приходилось испытывать ничего подобного. Она как бы двигалась одновременно вперед и назад — ощущение, которое невозможно ни описать, ни даже представить себе. Потом к ней вернулась способность видеть, но за секунду до этого Джирел поняла, что пребывает в некоем совершенно ином, новом бытии,— это было новорожденное, неподвижное, безбрежное сейчас, где не вздымалась грудь и не было звуков, где она была первым и единственным обитателем, сотворенным одновременно с ним. И только тогда к ней вернулась способность видеть.

Увиденное потрясло Джирел, и, будь у нее живое тело, она бы не удержалась от крика. Вся полнота жизни раскрылась перед ее изумленным взором. Картина эта была столь безмерна, что невозможно было охватить ее взглядом — слишком мало для этого человеческое сознание, так что ей пришлось лишь воспринимать отрывочные образы без связи и смысла. В этой громадной картине в единое целое слились движение и неподвижность. Без конца что-то двигалось вперед и назад, и при этом вся безбрежная панорама застыла в вечном покое, где не было ни времени, ни пространства. А по этому жуткому бытию, словно судорога, проходил какой-то мощный ритм, от самой безмерности которого душа Джирел наполнилась ужасом. И тоненькой нитью через него протянулся обратный след ее собственной жизни. Один только взгляд на эту картину поднял в душе ее целый шквал самых противоречивых эмоций, все поплыло перед глазами, она не могла уже ясно видеть. Она упорно и яростно твердила себе, что не будет, не станет смотреть назад, не осмелится, просто не сможет, но взгляд ее следил, как дни, сменяя друг друга, сливаются в недели, убегая по тропинке все дальше и дальше в прошлое, неуклонно приближаясь к точке, о которой она даже думать без содрогания не могла.

По мере того как ее внутренний взор следовал по жизненному пути в обратную сторону, в сознании у нее проступало смутное представление об одновременном существовании перекрывающих друг друга миров, планов существования и видов деятельности, число которых было поистине бесконечно. Иные формы жизни, непонятные, непостижимые и загадочные, сменяли одна другую, трепетали, чередовались и бурлили — и в то же время оставались неподвижными, образуя некий поистине потрясающий узор. Но все свое внимание она обратила не на это. Во всем невероятном многообразии для нее имела смысл лишь одна картина — один эпизод, и именно туда неудержимо устремился ее взор. Она бы все отдала — только бы не смотреть туда, ибо она знала, что не сможет пережить этого еще раз.

Когда ее взор наконец достиг этого места, боль пришла не сразу. Она почти спокойно наблюдала перепад полного мрака и колеблющегося, неровного свечения. Свет падал на девушку, склонившую рыжеволосую голову над длинным телом мужчины, неподвижно лежащим на знаменах. В глубокой тишине Джирел напряженно наблюдала за происходящим. Она снова вернулась назад, в прошлое, она всматривалась в лицо умершего, она живо и отчетливо чувствовала, как ее колени упираются в жесткую холодную ткань знамени, как оцепенение сковало ее сердце. Давно минувшее горе вновь настигло ее в вечности, сердце ее содрогнулось от боли, вынести которую у нее не было сил.