Питер Бигл - Неведомые поля (сборник)

Лила Браун прожила с Фарреллом три недели, прежде чем он уяснил, что имеет дело с оборотнем. Они познакомились на вечеринке, через несколько ночей после полнолуния, а к той поре, как луна приобрела форму лимона, Лила перевезла свой чемодан, гитару и записи Эвана Мак-Колла на два квартала к северу и на четыре к западу — в квартиру Фаррелла на Девяносто восьмой улице. Фарреллу почему-то везло на таких девушек.

Однажды вечером, Фаррелл вернулся с работы в книжном магазине и не застал Лилы дома. На столе, под банкой с консервированным тунцом лежала записка. В ней говорилось, что Лила уехала в Бронкс, чтобы пообедать у матери, и скорее всего проведет там ночь. В холодильнике салат из капусты с морковкой, его лучше бы съесть, пока не скис.

Фаррелл съел тунца, а салат отдал Грюнвальду. Так звали молодого русского волкодава, окрасом напоминавшего кислое молоко. Похож он был больше всего на козла, а из внешнего мира в целом его интересовала одна только обувь. Фаррелл приютил его по просьбе знакомой девушки, уехавшей на лето в Европу. Каждую неделю она присылала Грюнвальду магнитофонную ленту с записью своего голоса.

Вечером Фаррелл пошел с другом в кино, потом выпил в Вест-Энде пива, а после этого отправился домой, шагая в одиночестве под красной с желтым полной луной. Дома он разогрел утренний кофе, прослушал от начала и до конца пластинку, прочитал в семидневной давности воскресном номере «Таймс» раздел «Обзор новостей недели», и наконец вывел Грюнвальда на крышу дома, где тот проводил каждую ночь. Пес, привыкший спать в одной постели с хозяйкой, никак не мог с смириться с такой ночевкой.

Дорогой он ныл, скреб лапами пол и рвался, но Фаррелл все равно выпихнул его на крышу и, оставив среди смутных дымоходов и вентиляционных труб, захлопнул дверь. Затем спустился вниз и лег спать.

Спал он на редкость плохо. Дважды его будил лай Грюнвальда и было еще что-то, отчего он, с заложенным носом, мучимый жаждой и одиночеством, едва не выскочил из постели, и ночь моталась в его глазах, словно занавес, скрывший разбегающихся со сцены персонажей сна. Грюнвальд, похоже, исчерпал свою программу — возможно, тишина-то и пробудила Фаррелла. Так или иначе, толком заснуть он больше не смог.

Он лежал на спине, глядя как стул, на который он набросил одежду, вновь становится стулом, когда через распахнутое окно в спальню прыгнул волк. Он легко приземлился в середине комнаты и несколько секунд простоял, прерывисто дыша, прижав к голове уши. Язык и зубы его были в крови, грудь тоже.

Фаррелл, подлинный дар которого состоял в способности всеприятия, особенно сильной поутру, мирно принял и то обстоятельство, что в его спальне находится волк. Он лежал, не двигаясь, и только закрыл глаза, когда страшная, черногубая морда повернулась к нему. Фаррелл когда-то работал в зоопарке и потому опознал в волке представителя одного из центрально— европейских подвидов: этот зверь был помельче лесного северного волка, полегче в кости, на плечах его отсутствовала густая, похожая на рыжеватую гриву шерсть, а щипец и уши были немного острее. Собственная обстоятельность всегда, даже в самые дурные минуты, доставляла Фарреллу удовольствие.

Притупившиеся когти клацнули по линолеуму, затем неслышно переступили на коврик у кровати. Какая-то теплая и тягучая влага плюхнулась Фарреллу на плечо, но он так и не шелохнулся. Дикий волчий запах окатил его, и тут он, наконец, испугался — сочетание этого запаха с репродукциями Миро на стенах спальни доконало бы всякого. Следом он ощутил на веках солнечный свет и услышал, как волк застонал, негромко и низко. Звук не повторился, но дыхание на лице Фаррелла стало внезапно приятным, чуть отдающим табачным дымком — головокружительно знакомым после того, другого, дыханием. Он открыл глаза и увидел Лилу. Голая, она сидела на краешке кровати и улыбалась, волосы спадали на плечи.

— Привет, малыш, — сказала она. — Подвинься. Я вернулась.

Главным даром Фаррелла была способность к всеприятию. Он с готовностью поверил бы в то, что волк ему приснился; поверил бы рассказу Лилы о тушеных цыплятах, ожесточенных спорах и бессонной ночи на Тремон-авеню; он даже забыл бы, что начав ласкаться к нему, она укусила его в плечо — так сильно, что когда Фаррелл, наконец, поднялся и начал готовить завтрак, он обнаружил на плече запекшуюся кровь, вполне вероятно, свою собственную. Однако был еще Грюнвальд — Фаррелл поднялся за ним на крышу, когда закипел кофейник. Он нашел пса распростертым в рощице телевизионных антенн, больше, чем обычно, похожим на козла, но только с разорванным горлом. Видеть животных с разорванным горлом Фарреллу до сей поры не приходилось.