Виталий Сертаков - Мастер Лабиринта [СИ]

Тьма упала как занавес.

Как стартовый выстрел. Я рванул прочь от человека-рыбы.

Лёгкое-лёгкое прикосновение к шее сзади. Кончиками пальцами.

Или щупальцами.

Осьминог нашёл меня. Увидел меня. Тварь, живущая во тьме, смотрящая прикосновениями. Он вопьётся присосками и высосет из меня цвета и формы, пятна и линии, все, что у меня в глазах, все, что у меня в голове.

Я видел осьминога, хотя он был тьмой во тьме. Он раскачивался, приближаясь, перетаскивая щупальцы и с трудом удерживая тяжёлую продолговатую голову, которая и голова - и желудок. Он тянулся, тянулся, тянулся ко мне, видя прикосновением.

Он касался меня изнутри, прижимался присосками-ртами к миелиновой оболочке нервов, неразборчиво нашёптывал что-то. Я впился ногтями в бровь, пытаясь выдрать его из себя. Из шеи, из лица, из глаза, из мозга. Это не осьминог, это зерно. Пробует меня, облизывает рецепторами на скользких руко-ногах, чтобы высосать до бесформенности и тьмы.

Растение разорвёт меня на части, но сначала прорастёт в каждый орган, каждый сосуд, каждую клетку.

Не растение.

Я должен был понять, но я не понял. Я почувствовал.

Зерно - не растение. Оно живёт на земле, поглощённой и усвоенной Рыбой, оно её часть. Икринка, из которой вылупится чудовище. Всё здесь её икринки, потому что я - в животе Рыбы.

Я бежал, натыкаясь на какие-то предметы. Разбивая руки и колени. Держась за голову и пытаясь выдрать из себя прикосновение, лишаем расползающееся под кожей.

Я двигался, пока мог. Когда уже не мог - упал, сжавшись в позу эмбриона. Обняв себя, потому что больше меня некому обнять.

Темнота втекала в мои поры, в мой рот, в мои уши, в зажмуренные глаза. Особенно - в глаза. Лёгкие покрывались чернильной пленкой, и я задыхался.

Зачем я сопротивляюсь? Ведь я уже мертвец. Хуже, я уже переваренный мертвец.

Нужно перестать паниковать, нужно думать о другом. Не о мраке, выедающем внутренности, раздирающим память и волю. Хоть о чем-то. О ком-то. У меня ничего нет, никого нет, о ком я могу думать, умирая, за кого я могу зацепиться...

Май учил их рисовать море и поля. Их - не меня. Для меня это элементарно. Но я не пропускаю его уроков. Моя парта предпоследняя, ряд у двери. Самое неудобное место, если хочешь учиться. Я обычно не хочу. Сегодня я тяну шею вверх, чтобы видеть, как под быстрыми пальцами учителя на белой доске вздымаются барашки морских волн и колышется на ветру пшеница. Видеть его предплечья - рукава рубашки подвёрнуты до начала татуировки, но отсюда не разглядеть, что на ней изображено. Видеть его стянутые в свободный хвост золотые волосы, его прямые скулы. Он изрисовал всю доску... волны и барашки, и перегибы, но Май не стирает то, что выше - я знаю, что ему жаль. Мне тоже жаль. Больно от мысли, что когда урок окончится, все это уничтожит губка. Май приседает на корточки, рисуя в самом низу доски. Я почти теряю его из вида.

Я бредил формой его глаз, формой его носа, формой его губ. Я хотел бы видеть его во сне, но вместо Мая мне снится Золушка. Её волосы почти того же цвета, что и хвост Мая. Так же вьются. Странно, что они так похожи. Так непохожи. Золушка бежит, все время бежит по омерзительному тёмному лесу - мне её никогда не спасти. Но я могу мечтать о том, что найду её под сухим деревом, возьму сияющий меч (ведь это мечта), или лучше - автомат, и выпущу всю обойму в преследующего её вепря. Его тонкие лапы подломятся, и он кубарем скатится с горы, замирая мёртвой и уже нестрашной тушей у её ног. Золушка будет спасена и перестанет каждую ночь умирать. Может быть, тогда она меня поцелует. Нет, лучше я её поцелую. Даже если это будет неловко.

Андрей смеялся, когда я спросил, как это люди целуются и им хватает воздуха. Они так надолго задерживают дыхание? Надо тренироваться, чтобы не опозориться? Не помню, что он ответил. Кажется, ничего. Но я помню, что он говорил, когда нашёл меня запертым в рыбьем Святилище. В углу, в темноте, хватающим ртом воздух - и неспособным вдохнуть. Надо сделать медленный-медленный вдох. Не такой, чтобы распирало лёгкие, но медленный. Надо слушать, как воздух щекочет ноздри. Щекочет носовую перегородку. Как он сладким свободным ветром входит в гортань и в бронхи. Как выходит. Свободный ветер. Свободный ветер. Воздух - свободный ветер. И я - свободный как ветер.

Плавный вдох. Плавный выдох. Чувствовать воздух. Воздух, а не шевеление тонких щупалец под скальпом.

Когда я убрал руки от лица, дышать было все ещё тяжело, но уже возможно, а сердце не трепыхалось от ужаса - оказалось, что я вижу. Хотя тут особенно не на что смотреть: серое индустриальное место. Коридоры. На этот раз - я в здании с потолком. Лабиринт незнакомый, бетон вместо кораллов. Трубы, тянущиеся вдоль стен, обмотаны ворсистым утеплителем. Эхо пульсировало в этом месте, билось в ракушку коридора и не угасало.