Дмитрий Суслин - Крутой пришелец

– Сегодня в полдень! – закричал я, вскакивая с места. – Так скоро? А сколько сейчас времени? У кого есть часы?

– Девять часов утра, – ответила Стелла. – У нас еще есть время. Правда очень немного.

– Где должна состояться казнь?

– За городом на Горемычной горе. У дворца римского наместника уже стоят два креста. Я видел их собственными глазами. Несчастные должны на своих плечах вынести их из города и подняться с ними на Горемычную гору, где их предадут ужасной смерти, как воров и убийц.

– Где-то я уже про это слышал, – задумался я. – Очень похоже на сюжет из Нового завета.

Но времени на раздумья не было.

– За мной! – закричал я, и выбежал из комнаты. Вслед мне понеслись крики.

– Сережа! Адал! Вернись! Погоди! Туда сейчас нельзя!

Но я не слушал моих друзей. Мной вдруг овладело что-то похожее на безумство. Я пересек комнату с фонтаном и бросился к выходу.

У дверей на улице на носилках лежал молодой человек. Видимо он спал, потому что глаза у него были закрыты. Я не сразу его заметил, и когда попытался перепрыгнуть через него, споткнулся и очень неуклюже свалился на землю.

– Извините пожалуйста, – я повернулся к парню и увидел, что он нисколько на меня не сердится, а продолжает спать, как ни в чем не бывало, хотя и слетел с носилок на пол. Лежит себе, как ни в чем не бывало. Спокойно и безмятежно. Это показалось мне странным.

Я оглянулся и увидел, что на улице перед дверью полукругом прямо на земле сидят люди, человек двадцать, среди которых был и Голиаф. И все они посмотрели на меня такими глазами, что мне почему-то сразу стало не по себе.

– Сережа, что ты наделал? – в дверях показалась Наташа. Лицо ее было искажено ужасом, словно она увидела змею.

– А что я наделал?

– За что нам такое наказание, Господи? – зарыдала вдруг худая седая женщина, сидевшая рядом с Голиафом. Наверно его жена. – Моему сыночку нет покоя даже на том свете.

Что такое?

До меня вдруг дошло, что я совершил что-то ужасное. Очень ужасное. Все смотрели на меня как чудовище, злодея, какого еще не видел свет. Боже мой! Неужели этот парень мертв? Кажется так оно и есть. Это что же получается? Я глумился над мертвым? Бог мой!

Несколько секунд я был просто ошарашен и не мог двинуться с места. Впрочем всех остальных тоже охватил столбняк. Прямо немая сцена, как в «Ревизоре» у Гоголя. И все же я опомнился первым и бросился исправлять содеянное. Да, парень без сомнения был мертв. Он уже охладел. Какого черта тогда его положили около дверей? Впрочем, это наверно такой местный обычай. Какая-нибудь обрядовая похоронная церемония. И я ее самым ужасным образом испортил. Надо же! Худшего просто не может быть.

Я стал укладывать покойника обратно на носилки, и взгляды присутствующих, обращенные ко мне наполнились таким негодованием и столько в них было укора, что мне стало еще больше не по себе. Наверно я опять сделал что-то не то. Да что это такое, в конце концов!

И опять все остались на своих местах. Только жена Голиафа продолжала причитать, и ее жалобный тоскливый вой, резал по сердцу острее ножа.

– Успокойся, дорогая Юдифь, – бормотал Голиаф, – что не делается, все угодно господу. Наш Израиль уже на небесах. А тело, даже поруганное этим нечестивым чужеземцем, мы все равно предадим земле, как того велят обычаи наших предков.

Мертвый юноша был аккуратно, хотя и несколько торопливо, возвращен мною на место, я даже руки скрестил ему на груди, как было прежде, но что-то меня вдруг насторожило. Что-то встревожило. Почему-то мне показалось, что покойник не совсем отвечает требованиям, которые можно было бы предъявить к мертвецу. Бледный? Согласен. Холодный? Ну это как посмотреть. Но где же тогда следы тления? Где неприятный трупный запах? Это в такую жару-то! То-то мне показалось, когда я поднимал мертвеца, будто бы в его теле еще теплятся остатки жизни.

Я сразу почувствовал себя увереннее.

– Когда он умер? – строго спросил я.

– Сегодня ночью, – ответила со своего места Наташа. Ее взгляд, обращенный в мою сторону, был полон истинного сострадания ко мне. Никогда ее такой не видел.

– Так, мне все ясно. Всем сохранять спокойствие! – мой голос прогремел по двору. – И всем тихо.

Все и так молчали. Но тут замолчала даже Юдифь. Прекратил бормотание и Голиаф.

С бьющимся от волнения сердцем, я вновь склонился над телом и взял покойника за запястье.

Пульса не было.

«Нежели все напрасно? – подумал я. – Неужели моя догадка неверна?»

И все-таки я не верил себе. Не знаю, почему. Не верил и все тут. Врачебная интуиция? Назовите это как хотите. Я освободил руку Израиля, и она безвольно упала на впалую грудь. Несомненно юноша был мертв.