Андрэ Нортон - Сказания Колдовского мира

Исмей не видела, кто спускался и идет к очагу, а когда увидела, то прикусила губу, чтобы смолчать.

Это создание ростом по плечо Исмей оказалось той самой Нинкве, которая бормотала ей свои пророчества в шатре, где решилась ее судьба. Только теперь на пророчице было не причудливо расшитое платье, а меховая безрукавка поверх рубахи и ржаво-бурая юбка. Голову тесно облегала шапочка, застегнутая брошью под подбородком. Не на пророчицу, на уличную побирушку походила она.

— Приветствую лорда и госпожу, — прозвенел мягкий голос, так не вязавшийся с непристойной тушей. — Доброй удачей вы успели домой к началу первой метели.

Хилле кивнул, а потом обратился к Исмей.

— Нинкве будет прислуживать вам, госпожа. Она весьма предана мне. — Странно прозвучала в ее ушах последняя фраза, но она думала теперь лишь о том, что Хилле бросает ее с этой отвратительной жабой.

Гордости в Исмей уже поубавилось, и она было потянулась к его руке, чтобы обратиться с просьбой, но вовремя остановилась. Он был уже у двери, когда она вновь обрела голос.

— Вы не отдохнете… поужи… здесь, господин мой? Негодуя, сверкнул он глазами.

— У властителя Куэйта свое жилище, и никто не смеет беспокоить его там. Здесь вы будете в безопасности, о вас позаботятся, госпожа. — С этими словами он вышел.

Исмей неотрывно глядела на закрывающуюся дверь. Темные мысли одолевали ее. Зачем привез он ее сюда? Что же нужно ему от нее?

Стоя перед узкой прорезью окна, Исмей глядела во двор. По снегу причудливо разбегались тропки. В громадном шатре посреди двора ютилась горстка воинов. Был канун Зимнепраздника. В этот день во всех замках Долин готовятся к пиру. И в самом деле, почему не отпраздновать середину лютой зимы, самый короткий ее день? Ведь теперь дни потихоньку будут становиться все длиннее.

Но в Куэйте никто не готовился к пиру, не было гостей, их и не ждали. Нинкве и две служанки, столь же приземистые и отвратительные, как и она сама, изобразили полное непонимание, едва молодая хозяйка завела речь о празднике. Хилле Исмей почти не встречала. Теперь она знала, что почти не выходит он из своей остроугольной башни, и даже воины их надвратной башни не смеют входить туда. Впрочем, некоторые из людей в капюшонах все же имели доступ в жилище своего лорда.

Теперь, когда она припоминала свои надежды стать хозяйкой этого дома, ей хотелось не смеяться, а скорее плакать, если бы только позволила упрямая гордость, о наивной девчонке, что ехала навстречу свободе из Аппсдейла.

Свобода! Она жила в своей башне как пленница, а вот Нинкве, как поняла Исмей, и была здесь ключницей. Ума и осторожности у Исмей хватило, чтобы не торопиться изображать из себя хозяйку. Унизительных отказов в своих немногих распоряжениях она поэтому не встречала и не торопилась умножать их, ограничиваясь собственными скромными нуждами.

Тюрьма ее, по крайней мере, была обширной, не каким-нибудь там казематом. На первом этаже была комната, встретившая ее тогда, после дороги, теплым уютом. Выше располагалась комната, где она сейчас стояла, занимавшая всю башню, с двумя винтовыми лестницами в центре, закрученными в противоположных направлениях. Еще были две комнаты, холодные, без мебели и давно заброшенные. Кровать здесь, во второй комнате, закрывалась пологом; рисунки на нем от времени выцвели, и обычно девушка почти не различала их, разве что иногда колеблющийся свет лампы или очага вдруг вызывал на пологе к жизни какое-нибудь лицо или фигуру, пугавшую ее на какое-то мгновение.

Одна из них беспокоила ее чаще других. Вспомнив о ней, Исмей отвернулась от окна. Подошла к занавеске и расправила ее там, где было лицо. Сейчас под ее руками было лишь блеклое изображение, а ведь только недавно мельком ей показалось, что кто-то стоит за занавеской, терпеливо следя за нею.

С закрытыми глазами могла она представить себе это лицо, все-таки человеческое и уж получше отвратительных морд, что частенько виделись ей по ночам. Те были словно маски, человеческим лицом прикрывающие нечеловеческую сущность. Но это лицо было человеческим и чем-то привлекало ее. Может быть, и обманывала Исмей память, но чудились ей в этом лице отчаяние и просьба.

Конечно, это говорило лишь о том, как однообразна ее жизнь в этом замке, раз уж в старых вышивках грезилось ей что-то. Исмей подумала, кто и какой иглой вышивал эти узоры? Она погладила ткань рукой, ощупывая неровности вышивки.

И вдруг под рукой оказалось что-то твердое, какой-то жесткий бугорок. Она внимательно ощупала его: на взгляд ничего не было заметно. Похоже, что-то было здесь зашито в ткань. Она принесла лампу и осторожно поднесла огонек к ткани.