Николай Басов - Магия Неведомого

– Успокоил, бес ему в ребро, – проворчал Датыр негромко, но Сухром его услышал и вынужден был с ним согласиться.

Невысоких и легоньких тархов, оставшихся на каждом из рычагов в одиночку, стало так болтать, что создавалось впечатление – не столько они крутят свои рукояти, сколько сами крутятся с ними заодно.

А потом один из передних гребцов упал, он попросту не мог больше работать, и это было понятно. Перед глазами у Сухрома тоже стояла пелена, будто бы его в полном доспехе заставили бежать двадцатимильный марш или переплыть море… тоже в доспехе, да еще с мечом за спиной.

Корабль некоторое время стало бить чрезвычайно сильно, все прежние удары, которые он выдерживал, показались в эти минуты ласковым поглаживанием, и из-за этого у Сухрома сломалась система его рычагов… То есть что-то треснуло, потом громко раскололось, и дерево под его рукой прошила длинная трещина, о край которой он тут же занозил себе ладонь изрядной щепкой. А ручка, похожая на весельную, стала вращаться совсем свободно, он не ощущал ответного давления, он чуть не упал от этого, но удержался на ногах именно потому, что держался за рычаг…

И тотчас второй из гребцов-полутархов стал махать ему и что-то орать на своем невнятном языке. Один из настоящих, маленьких птицоидов повернулся и попытался перевести… Сухром почти ничего не услышал, но все же понял, что тот ему пытался передать:

– Переи-йти… пер-днее… …сло!

Сухром кивнул, мол, понял, на ватных ногах протопал в нос гребного отделения, чуть не завалившись на особенно сильных качаниях палубы, хотя и падать в этой тесной, забитой рычагами и живыми гребцами коробке было почти некуда, встал к тому… веслу, которое до него крутил выдохшийся полутарх.

Работать на этом механизме было еще труднее, чем на его прежнем. Эта работа потребовала от него всех сил, которых и так было уже не слишком много. Но он все же старался, работал и давил, крутил, проворачивая невыносимо тяжкую рукоять… А упавший гребец тем временем лежал в крохотном закутке в самом носу их кораблика и почти бессмысленно смотрел на вставшего на его место рыцаря. Сухром уже видел этот взгляд, правда, у других существ. Он означал, что тот, кто так вот смотрит, попросту надорвался. И почти всегда это заканчивалось одним – такое вот уже даже не вполне разумное существо некоторое время болело, затем неизбежно умирало…

Но этот дикарь оказался не таким, он все же поднялся, постоял, покачиваясь, а затем… снова встал к рукояти, которую до этого крутил один из матросов-птицоидов. А тот перешел в помощь своему товарищу, чтобы работать вдвоем. Трудно сказать, помогло ли это, или удары непогоды в корабль стали слабее, но почему-то после этого показалось, что буря стихает, по крайней мере, становится вполне переносимой.

А потом непогода и впрямь стала смиряться, становилась тише, правда, не так быстро, как хотелось бы… Но все же она явно уходила в сторону, вернее, корабль вырвался из ее плена и уходил в более спокойные небеса. Хотя поработать пришлось еще не час, и даже не до конца ночи… Но когда утро все же поднялось в своей свежести после бури над теми землями, над которыми пролетал «Раскат», откуда-то сверху донесся крик, и тогда… Да, тогда тот полутарх, который не падал, который всю бурю простоял на своем весле и даже сумел ими всеми командовать, бросил свой рычаг и тоже сполз по борту на палубу. Теперь рычагами могли работать, как ни странно, только два тарха-матроса, которые разбили свою пару и встали к передним веслам.

А Сухром, поддерживая Тальду, который тоже устал и выглядел, будто тень себя прежнего, поднялись на палубу. Они увидели солнышко и пелену непогоды еще неподалеку, но все же – сзади. А на рулях корабля стоял почерневший от усталости Луад, все же он был помоложе, и уважение к капитану заставило его не оставлять пост, давая отдых мастеру Вилю.

Сам Виль сидел на палубе и смотрел через столбики ограждения на поднимающееся солнце. Заприметив, что к нему идет рыцарь со слугой, он поднялся на подрагивающие от слабости ноги и с еще более диким, чем обычно, выговором оповестил:

– Мы не разбились, сэр… Хотя вынужден признать, я пару раз думал, что мы не увидим рассвета.

Сухром осмотрелся: крыло с левого борта, которое, вероятно, крутил он и которое сломалось, висело, бессильно уронив свою плоскость к земле, трепыхаясь, как обыкновенная тряпка; сама земля была близко, они шли настолько невысоко, что она не сливалась в общую поверхность, при желании можно было рассмотреть отдельные кустики пустынной колючки либо некрупные камни; баллон наверху сморщился, он тоже казался усталым, будто бы его долго мяли, да так и не расправили.