Дмитрий Емец - Первый эйдос

– А ты?

– Я отвечал, что не курю… Дамочка-диктофон тоже как-то попалась, только не мне, а чертежнику. Вумная, аж жуть! Учебники по маркетингу шпарила от названия издательства на обложке до адреса типографии на последней странице включительно. Но при этом она не знала, почему белые медведи не едят пингвинов.

– И почему?

– На разных полюсах живут потому что…

Эдя случайно взглянул на настенные часы, до которых не добрался пока его тесак, и засобирался.

– Ой, блин!.. Я ушел. Далеко и надолго, – сказал он.

– Куда?

– В пошлое и тухлое место, где никогда не светит солнце и никто не вытряхивает вонючие пепельницы, – на работу, – сказал Хаврон, с некоторым усилием побеждая задник легких летних туфель.

Обувной ложкой он пользовался в исключительных случаях: ну, например, когда нужно было замахнуться на сестру или сшибить со шкафа какой-нибудь высоко находящийся предмет.

– Если встретишь того гада, у которого воет под окнами машина, сбрось его в шахту лифта, – напутствовала брата сестра.

– Зачем? – удивился Эдя. – Есть способ лучше: берешь газетку. Аккуратно подстилаешь на капот и кладешь на газету кирпич. Только помни: газета обязательна. В противном случае могут остаться царапины, а это для первого предупреждения не комильфо. Кирпич без газеты – это уже третье предупреждение, если не срабатывают деликатно (то есть без проколов!) спущенные шины.

– Вот и положи свою газету сам! – предложила Зозо.

Хаврон оскорбился.

– Работа в кабаке – профессия ночная. Когда я утром прихожу, этого экземпляра с машиной уже нет. Когда ухожу вечером – его еще нет. Так что кирпич класть тебе. Только сперва узнай, женат ли он. Всегда, знаешь ли, приятнее стать спутницей жизни и отравить ему существование в более глобальном масштабе.

Заметив, что сестра задумалась, Хаврон ухмыльнулся. До чего же предсказуемы женщины! И даже то, что Зозо – его сестра и, следовательно, урожденная хавронша, увы, не делает ее исключением из общего правила.

Изгнав из головы все посторонние мысли, Хаврон учесал на одну из своих многочисленных и часто параллельных работ – в ресторан эфиопской кухни. В этом ресторане он старательно изображал эфиопа две смены в неделю.

Настоящие эфиопы на работе долго не задерживались. Они считали ниже своего достоинства запоминать названия того, что выдавалось якобы за их кухню. Чего стоила одна только «говядина тра-та-ла-ла по-каннибальски» – плод совместной, подогретой градусами спирта фантазии шеф-повара и опять же Эди Хаврона.

Эде же было не привыкать. Кроме главного эфиопа, были в его карьере и такие вершины, как швейцар-мандарин в китайском ресторане и официант-самурай в японском. Официантом-самураем работать было сложнее, чем китайцем. Обширная талия Хаврона неохотно подчинялась тугим поясам кимоно, а меч, который нужно было все время таскать за поясом, при попытке повернуться опрокидывал со столов тарелки и бутылки, пачкая посетителям брюки.

Когда Даф пыталась приучить Депресняка к ошейнику, кот катался по полу, орал дурным голосом и пытался сорвать его задними лапами. Ошейник не отпускал, но и Депресняк не сдавался. Он не ел неделями, хрипел и раза три едва не задавился, просунув лапы под ошейник дальше, чем это было безопасно. Это была смертельная битва двух сущностей, которые ненавидели друг друга.

И вот теперь, привыкая к дарху, Меф ощущал себя Депресняком. Как и кот, он не мог избавиться от ненавистного ошейника. Цепь с дархом позванивала у него на шее, как колокольчик прокаженного. Дарх причинял постоянную ноющую боль. Когда сосулька касалась голой кожи, боль становилась острее и напоминала Мефу слабый электрический разряд.

Занудливая старушка-память листала страницы. Когда-то давно ему подарили зажигалку из магазина фокусов. Из любознательности Мефодий расковырял ее в первый же вечер. Внутри обнаружились кнопка и отходящий от нее провод. Приложив провод к коже и нажав на кнопку, можно было получить удар током. Таким же оголенным проводом Меф и представлял себе дарх.

Хуже всего было ночью. Мефу снились отвратительные сны. Ему чудилось, что дарх превращается в ртутную змею. Змея ползет по груди и заползает в нее сквозь кожу. За несколько дней Меф осунулся, похудел, стал вспыльчивым и как-то едва не прикончил Чимоданова, когда на тренировке тот в очередной раз попытался поиграть в берсерка.

Много раз Мефодий пытался сорвать цепь с дархом. Порой ему это удавалось, но все равно отойти от дарха далеко он не мог. Боль становилась непереносимой, и он почти терял сознание. Только прохладная рука Дафны приводила его в чувство.