Александр Зорич - Корабль стрекоз

О Шилол! Кто это придумал, что фехтовальщики выносливы и терпеливы?

Я не вынослив.

Я не терпелив.

До сих пор не могу понять, как получилось, что я доплыл до этой деревни.

Обратно было легче, поскольку я таки умыкнул одиноко стоящую лодку. О том, что будет, если рыбаки со своими желтоклыкими волкодавами обнаружат эту лодку у нас возле дома в составе качелей, я старался не думать. Метод был проверенным. Есть такой вид счастья – страусиное.

Наконец я выбрался на наш берег.

До полнолуния оставалось два дня. Но луна раскочегарилась, словно ее наконец помыли! Пожалуй, ее можно было принять за подержанное солнце.

Наконец до меня дошло – это место такое, лунное.

Сколько мне твердили про луну на Циноре (особенно старался сторож в борделе), я никогда не удосуживался посмотреть как следует.

Может, лень было просто стоять запрокинув голову. А может, сказывалась врожденная моя недоверчивость – мало ли что по мнению сторожа «стоило посмотреть».

Вот, посмотрел. Сжевал попутно еще один катышек смолы, которая мерзко просолилась за время моего героического заплыва. И направился к нашему домику. Больше всего на свете хотелось под одеяло.

Дверь строения, которое я именую домиком, хотя честнее было бы «хижиной» была заперта изнутри. В хижине занимались любовью – эти звуки я, как полупрофессиональный работник эротического промысла, не спутал бы ни с какими другими.

Астматический храп матраса Нин, постукивание ее топчана о глинобитную стену, ритмическое дыхание Олли (уж я-то его изучил за время тренировок!) и чувственное повякивание Нин. Ну вы даете, госпожа наблюдатель!

И тут во мне взыграла какая-то не моя воспитанность. А может, все дело было в бордельном рефлексе, вкратце сводившемся к императиву «Не влезай!». Короче говоря, я тихо отошел от дверей и зашаркал к очагу, располагавшемуся в десятке шагов от входа.

Выпью, думаю, чая из солодки, сделаю тюрю, а там и они иссякнут!

Угли быстро усвоили мои дровяные подачки, запылал очаг, созрел чай, нашлись сухари.

Пошарив в продуктовом ящике, я обнаружил заначку Олли (мешок с засахаренными плодами фейхоа) и съел ее всю. После этого лакомства меня начало так знобить, что, может, уместнее было бы словцо «колбасить» – пришлось даже снять одежду, которая ни хрена не хотела высыхать «нательно».

Я завернулся в циновку. Пальцы после фейхоа стали липкими. Луна ощутимо сползла в кювет, намекая на то, что прошел еще час.

А дверь дома все не открывалась.

Теперь звуки переместились к дальней стене, то есть на мою кровать – комната-то у нас была одна на троих, вообще она там была одна!

Нин больше не вякала, а с кокетливой экстатичностью посапывала. Олли похотливо кряхтел.

Чувствовалось, что соитие дается Олли с некоторой примесью слова «надо».

Все чаще были остановки, все кардинальней – смены конфигурации.

Нин тоже старалась вовсю – иначе попробуй заставить молодого здорового мужика трахаться четыре часа кряду, лакомка ненасытная, вместилище ненаполнимое! И Хуммер меня пожри, если я в этом не разбираюсь!

Я натянул еще одну, продымленную циновку на ноги. Я стал похож на покосившийся снопик сена. Луна скрылась за горизонтом, а они все химичили…

– Игрэ, вставай, ну пожалуйста, просыпайся! – умолял голос. Это был голос Олли. Где-то близко шу-шукало море.

– Ну будь же мужиком! Ты чего? Игрэ! Ну Игрэ-э-э! – Олли почти хныкал, в его голосе проявилось даже что-то вроде теплоты. Раньше за ним таких интонаций замечено не было. Неужто четыре палки госпоже наблюдателю его духовно преобразили? Я открыл глаза.

Пекло полуденное солнце. Я лежал на берегу. Мой лоб холодила смоченная морской водой повязка – сложенная пополам льняная холстина для протирки меча.

Олли сидел рядом со мной на корточках, опираясь, как шимпанзе, кулаками о землю.

Я начал с осмотра себя. Мои волосы были аккуратно причесаны, чресла прикрывали через пень-колоду завязанные на причинном месте бархатные штаны. Причем, штаны не мои, а Олли. На правом бедре золотился вензель «НВ». Его протраханое благородие Нолак окс Вергрин.

Между тем, Олли казался нешутейно проникнутым моей судьбой. Чудеса, блин!

Я медленно сел. Солнечный свет был каким-то обветренным, злым. Болел хребет, першило горло.

– Я чего? Это я чего? – прохрипел наконец я. – Это ты чего! Ты чего вообще все это затеял? Я из-за тебя спал на улице, как бродяга! Ты видишь – я вообще простудился!