Александр Зорич - Мы неразделимы

– Отправляйся-ка спать. А проспавшись – подумай, ради кого ты рисковал своей бесценной жизнью! Кстати, деталь: Рюк никогда не ходит к ней днем. Только вечером, когда стемнеет. И занавеси в окне ее спальни всегда наглухо задернуты. Смекаешь?

На обмякших ногах Гайс добрался до своей конуры и лег на кровать, лицом вниз.

Жар отчаяния плавил топкий воск его мыслей.

Девственный континент его души сотрясала всемогущая, безысходная, заполонившая собою все недра и колодцы, черная ревность.

Будь проклят этот пронырливый Нерг со своими «сведениями»! Пусть старшего офицера Симелета зарубят к Хуммеру в следующем большом бою! А механик Рюк пусть вспухнет от чумы, зарастет пузырчатой коростой, изойдет кровавым поносом, закупорится гноем… А Нимарь…

Но кары для Нимари он придумать не сумел. Разве что отхлестать ее кнутом, свитым из тополиного пуха и тюльпановой пыльцы?

Так и лежал Гайс, словно норка, с которой живьем содрали ценную шкурку. Лежал, в ожидании смертного часа, изнывая от непереносимого, жгущего давления враждебного воздуха. И ведь нечем больше закрыться, и никто не поверит, что бывает так больно…

Умопомрачение, душепомрачение, миропомрачение …

Он представлял себе сутулого, тощего Рюка, с длинным, как у болотной цапли, носом и непокладистой копной прямых грязно-русых волос, стоящим подле шелковой кровати госпожи Нимари, сзади от нее. Цепкие, ювелирной выучки, пальцы Рюка ложатся на маленькие соски Нимари, он вдумчиво целует мраморную выпуклость ее первого позвонка. Лицо Нимари, вначале отрешенное, какое-то меловое или стальное, розовеет, ребячливая улыбка озаряет его, вот она поворачивается к полюбовнику, обвивает руками его цыплячью шею, проводит языком вдоль чисто очерченной скулы и совершенно не ясно, что же она, проклятая, только в нем нашла, ведь этот зассыч тоже не знает, сколько пальцев удерживают тетиву!

Всю ночь Гайсу снилось, будто он, упившись допьяна яростью и горем, расстреливает из лука корзины с фиалками. А на закраинах сна стонет набухающая страстью Нимарь.

Следующим вечером Гайс с несгибаемой твердостью, свойственной безумию, решил вызнать правду.

Пробрался к Старому Дому, где жила Нимарь, затаился в сарае и принялся поджидать Рюка, который, как уверял Нерг, этим вечером был вновь откомандирован к Нимари «с не подлежащими обсуждению целями».

Скрипнула калитка. По дорожке, ведущей к неопрятной сырой образине парадного входа, в арочном декоре которого было что-то от полураскрытой срамной розы, прошагал механик Рюк, выцветший, сутулый, словом, тот самый Рюк, что так же мало походил на героя-любовника, как и на героя-бойца.

«Интересно, ему она тоже заливает про высокое искусство стрельбы?» – ядовито поинтересовался захожий призрак Нерга в голове у Гайса.

В правой руке Рюк нес свой увесистый походный ящик, обитый свиной кожей. Ящик был в лагере предметом культовым, наводившим на солдат священный ужас. Прикасаться к нему можно было только с письменного разрешения Нерга, Рюка или старшего офицера Симелета. За нарушение этого правила полагалось десять ударов плетью (как за изнасилование). За повторное нарушение балбесу светили все тридцать (как за изнасилование знатной дамы). За кражу ящика (или же «за действия, кои могут быть расценены как попытка кражи») преступника ожидало, да-да, четырехступенчатое колесование. Как за убийство равного по званию. Как за саботаж.

В походном ящике Рюка жили его инструменты – возлежали на продольных бархатных ложах отвертки, раскинув стальные ноги, отдыхали надфили, переговаривались, сибаритствуя до времени по фланелевым черным канавкам, местные аристократы, измерительные приборы – циркули, линейки, уровни, отвесы.

Лишь однажды Гайс видел распахнутым «Рюков гроб» (так называли ящик солдаты), да и то мельком. Но воспоминания о значительности, которой веяло от всего этого стального, испещренного значками, пленительного инженерного великолепия, уже не раз после памятного любовного доноса Нерга заливали ревнивую душу Гайса кипящей желчью.

Рюк стукнул дверным кольцом. А Гайс, исходя ненавистью, думал о том, что верно и к Нимари Рюк берет свой «гроб» с целью произвести на нее впечатление…

Дверь отворила служанка Нимари, молодая краснощекая дура по имени Байка.

Байке этой не далее как утром Гайс заплатил два авра в сущности «ни за что». Точнее, за то, что она не задернет занавеси в спальне госпожи полностью, оставив между полотнищами зазор в два-три пальца. В эту щель Гайс планировал наблюдать за тем, что будет происходить между Рюком и Нимарью.