Александр Зорич - Раш-Раш

– Чего же ты молчишь? Да вставай ты, дурак!

Раш-Раш ловко собрался, присел на корточки. Бату вдруг стало физически больно: не за себя – за него. Эту рану он словно примерил на свою спину.

– Да что ты улыбаешься, как вроде все в порядке?

Раш-Раш прикусил нижнюю губу и застенчиво насупился.

– Вот дурак так дурак, – приговаривал Бат с отеческой укоризной в голосе. – И сидит как ни в чем не бывало! Да так же и сканать можно запросто! Ты знаешь, сколько таких хороших, как ты… – лицо Бата покраснело, на лбу бисером выступил пот. Он разделал немало туш, но к виду человеческих ран так и не смог до конца притерпеться.

– Вот! – Еля вползла в пещеру с полным котелком снега. Встала. Отряхнулась. – Чаю хочу!

– Да подожди ты! – отмахнулся Бат. – Ты рану у Раш-Раша видела?

– Не-а.

– Вот и не встревай. Раш-Раш твой, если масла сейчас ему кипящего в рану не залить, заболеть может. А потом даже умереть!

– Умереть? – задумчиво повторила Еля.

– Давай сюда котелок!

То ли жаркая еда подействовала на него возбудительно, то ли самочинно распоясалось воображение, но Бат явственно увидел Раш-Раша, вялого и желтого, с сухой, как старый пергамен, кожей, мятущегося в последней горячке, невнятно мычащего. Перед смертью он, конечно, придет в себя и будет смотреть на них с Елей глупо и радостно, как котенок, которого несут топить…

Бат смерчем носился по пещере, позабыв об усталости – только бы не дать видению сбыться. Расшвыривая сквернословия, он суетливо искал среди вещей заветную бутылку с лечебным маслом. Нашел. Потом яростно скоблил и мыл собственной мочой котелок. Помыл. Кипятил масло на огне. Пробовал его языком. Добавлял в масло полынь и плесень – их пришлось разжевать в горькую серо-зеленую кашицу. И наконец…

– А теперь, будь добр, не рыпайся, – сказал Бат, прижимая юношу к соломенной подстилке всем своим мужицким весом. – Будет больно – ори! А еще лучше – не ори. Лучше вот эту палку закуси. А ты, – сказал он, обращаясь к присмиревшей Еле, – что расселась, как неродная? Помогай! Палку эту держи, чтоб Раш-Раш твой ее не выплюнул, когда я в рану масло лить начну.

– Он не Раш-Раш, а Гррссы!

– Да какая разница!?

Девочка присела возле головы Раш-Раша и вцепилась своими розовыми ручонками в палку, которая как великанские удила раздвинула юноше рот. Зажмурилась.

Левой рукой Бат прижал сильную, длинную шею раненого к земле, а правой, на ней была рукавица, – поднял дымящийся котелок, прихватив его за край, примерился.

«Беда-беда», – бормотал Бат, разглядывая края раны. Те уже успели обрасти серым, всем бывалым охотникам знакомым, нечисто пахнущим налетом, не сулящим раненому ничего хорошего.

Масло агрессивно зашипело. Содрогнулась мышца. Раш-Раш всем телом рванулся.

– Не рыпайся, кому сказано! – прорычал Бат и, стараясь не растерять хладнокровие, разом вылил остатки масла.

Хрустнула палка. Раш-Раш пронзительно заорал.

– Ма-а-а-а!

– Заткнись!

– Ма-у-у-у!

– Заткнись же!

Раскаленное масло заполнило красный овраг до краев.

Бат с облегчением выдохнул, Еля осторожно открыла один глаз.

Даже Раш-Раш перестал вопить.

Благодаря всех подряд богов, Бат отстранился. Отер со лба пот и оглядел творение рук своих.

Рана вела себя престранно. Вместо того, чтобы налиться дурным соком, накалиться (как это всегда случалось с ранами, что прежде врачевал маслом Бат), она словно бы переродилась. Искривилась дурным подобием человеческого рта. Ее края обратились губами, каемчатыми, твердыми, а внутренность – гнойная и зеленоватая – языком. Губы растянулись в бандитской недоброй ухмылке. Затем сошлись в трубочку, да так, что язык высунулся из кольца плоти как начинка из пирога, что в Хелтанских горах зовется «пальчиком». Тут же губы морщинисто сомкнулись, язык пулей вылетел из них и прилипчиво чвакнул о неровный потолок пещеры. Он повис на нем соплей, но не удержался и упал прямо в костер.

Пламя ответило на это вторжение высоким снопом искр и недовольно отрыгнуло тяжелым чадом.

– Оба-на, – прошептал Бат, поднимаясь на ноги.

– Так и надо, – прокомментировала Еля.

Бат уселся на свое место и закрыл глаза.

От увиденного, да и вообще – от всего – ему стало не по себе.

Вечер, который начинался так обыденно – случайная пещера, неподатливый горбыль, растущий костер, золотая каша – становился… становился… да каким же он, Хуммер его раздери, становился? В общем, правильного слова для описания вечера Бат так и не подобрал.