Ольга Громыко - О бедном Кощее замолвите слово

Конь бежит – земля дрожит, из камней искры высекает, реки с маху перелетает, хвостом следы заметает, ворчит недовольно сквозь узду железную:

– Вше-то шебе, хожаин, жуки жажпушкать, я пы и так допрыгнул…

Кощей перед конем извиняться не спешит, посмеивается:

– Тебе, Пашка, хворостину не покажи – с места не стронешься.

Всхрапнул конь обиженно, да как припустит напоказ – у меня коса колом назад встала!

Кощей коня осаживает, плеткой охаживает:

– Ах ты, волчья сыть, травяной мешок, куда тебя черти несут, не ровен час, сызнова споткнешься, потом оправдываться будешь!

– Ну ты и жлопамятный, хожаин! – Ржет конь, на трусцу переходя. – У меня, может, дар вешшый – шпотыкатша, когда дома што неладно! Вшпомни – как я шпоткнусь, так в тереме труп и шышшут!

– Будет врать-то, Паша, ты через раз спотыкаешься! По тебе судить – у меня окромя жен вся челядь разом с дружиной перемерла!

– Ну, не вшегда шрабатывает, а так – вешшый! – Не сдается конь.

Засмеялась я, перебранку их слушая, тут Кощей мне и говорит:

– Я тебя, Василиса, об одном попрошу – в тереме измывайся надо мной, как хочешь: вареники соли, супружеским долгом попрекай, при челяди бранись, ночами спать не давай, но у басурман, будь добра, веди себя тише воды, ниже травы. А то решат басурмане – если Кощей с одной женой управиться не может, то и нам он не указ.

Сказал – как из ушата водой студеной окатил. И не думала я над ним измываться!

– Один только вареник и присолила, знать не знала, кому он достанется! И жар-крысу в терем не приносила! А бранится ты первым начал!

– …и перечить тоже дома будешь. – Добавляет Кощей невозмутимо.

– Ах, так? Могу и вовсе рта не раскрывать!

– Ох, и возрадовался бы я, да что-то не верится, – посмеивается муж.

Я только глазами на него сверкнула – мол, плохо же ты меня знаешь!

Пашка туда же:

– Пошпоим, хожаин? И шашу не выдегжит!

– Ты скачи давай, кляча ледащая! Как бы это мне еще с тебя эдакий обет взять, а?!

То не туча черная на землю тень бросила – стоит во степи орда басурманская, куда ни глянь – все шатры бессчетные, табуны коней неоглядные, басурман полчища несметные. Увидали нас – да как завоют, заскачут, сабельками кривыми затрясут! Я к Кощею прижалась, а он поясняет тихонечко:

– Басурмане почет нам выказывают, хуже, кабы молчали…

Дивлюсь я на басурман: затылки выбритые, глаза раскосые, усы ниже бороденок жидких свисают. На всех платье долгополое, полосатое, как батюшкин халат банный, шапки высокие, мехом отороченные, по виду – мяукал тот мех когда-то.

Встал конь, как вкопанный, двадцати саженей до самого богатого шатра не доехали. Спешился Кощей, меня ссадил. Выходит из шатра главный басурманин, хан по-ихнему – шапка на нем белая, красной лисой опушенная, червленые сапоги жемчугом расшиты, чекмень соболем подбит. По-лукоморски с запинкой изъясняется:

– Ай-ай, какой важный гость наш орда пожаловал! Здравствуй тысяча лет, великий шаман Кощей!

Басурмане перед ханом так на землю и повалились, лицами в нее уткнулись, глаз поднять не осмеливаются.

– И тебе многие лета, хан басурманский. – Неспешно отвечает Кощей, колен не преклоняя, взгляда гордого не отводя. Гляжу я на него – поневоле любуюсь: экий у меня муж статный да отважный, перед самим ханом шапки не ломит. Таким мужем и перед подружками похвалиться не зазорно, это тебе не Муромец – за тем знай следи, чтобы перед гостями не зевнул али промеж ног не почесался. – Дело у меня к тебе великое, разговор нешуточный.

А хан и сам прекрасно знает, чего Кощею от него надобно, но виду не кажет:

– Ай-ай, дорога долгий, солнце жаркий, какой-такой дела на усталый голова? Заходи в шатер, дорогой гость будешь! Будем кумыс пить, жареный мясо есть, мой жена песни слушать, потом дело говорить. Заходи, и персика своего с собой веди! Ай-ай, какой женщин! Кобылица степной, кошка дикий, кумыс пенный! У кого ограбил? – скажи по секрету, да?

Смутился Кощей, я хихикаю, глазки скромно потупивши, хан же все не унимается:

– Продай, а? Десять кобылица даю белый, десять рыжий, десять черный и мой старый первый жена в придача!

Кощей на «старый жена» мельком глянул – едва на ногах удержался.

– Извини, хан басурманский, у нас в Лукоморье женами меняться не принято – примета плохая.

Поверил хан, языком огорченно зацокал.

– Ай-ай, слово гость закон, сердце хозяин печаль! Заходи шатер, будем печаль кумыс топить!

Кощею топить нечего, да отказываться неудобно. Пошли мы за ханом в шатер. Пашка вслед шипит змеей подколодной: