Елена Хаецкая - Человек по имени Беда

– Врут, – отрубила Пиф.

– Ох, барышня. А вдруг не врут? Народ ведь надеется…

– А грохочет что?

– Так танки в город вошли… Правители-то сразу вызвали военных, чтобы те, значит, народ разогнали… Ну, военные и стараются… С утра уж стреляют, побили, говорят, народу – страсть… – Тетка Кандида скорбно покачала головой. – Вот беда-то, вот беда какая!..

– Беда. Беда!

Пиф замолчала, широко раскрыв невидящие глаза.

…Стрекозиные крылья… Нет, это просто синий цвет – лазурит – кафель площади Наву…

– Беда, тетка Кандида, – сказала Пиф, лихорадочно схватив старуху за рукав. – Слушай, мне уйти надо.

– Уйти им надоть! – возмутилась старуха. – Здоровье свое беречь – вот что им надоть! Молодые еще, чтобы себя гробить… Сказано докторшей – лежать, значит, лежать. Нечего козой скакать. К тому же и неспокойно в городе.

– Тетка Кандида! – взмолилась Пиф. – Ты меня только выручи, я тебя откуплю. Как сыр в масле кататься будешь.

– Разбежалась, откупит она меня. Мне и в Оракуле хорошо.

– Ну ладно, скажи, чего хочешь, – все для тебя сделаю. Только помоги. Очень надо уйти. И чтоб эти все, – она кивнула на дверь, за которой скрылась сестра, – чтоб никто не знал.

– Да ничего мне и не надо, – совсем смутилась тетка Кандида. Но устоять перед напором Пиф не могла. – Ладно, говорите, барышня, чего удумали. Может, и помогу.

– Мне надо на площадь Наву. Там… человек один. С ним, наверное, беда.

Тетка Кандида вдруг с пониманием сказала:

– Любовь – она, девка, самая большая беда в нашей бабьей жизни и есть.

– Одежду принеси, а? Любую, хоть со вшами…

– Зачем со вшами? – окончательно разобиделась тетка Кандида. – Я тебе чистую принесу. И под росточек твой… А ты пока покушай хорошенько.

Бэда стоял в храме, что в катакомбах на площади Наву. Народу на этот раз собралось больше обычного, только Бэде это было невдомек, ибо ходил сюда нечасто и об обычае не ведал. Стояли, почти задевая друг друга плечами. Свечи все были погашены, чтобы люди не задыхались: хоть имелись вентиляционные колодцы, хоть и стояли за перегородками кондиционеры (община исхитрилась и купила на пожертвования), а все же подземелье – оно и есть подземелье. Душно здесь было.

Из полумрака, скрытый слушателями, громыхал отец Петр.

– Что вы мне тут о мятеже да о мятеже! Вы что, политикой пришли сюда заниматься?

Помолчал, обводя стоящих перед ним таким тяжким взором, что даже Бэда поежился, хоть и стоял в задних рядах и Петра вовсе не видел.

– Ладно, – уронил наконец Петр. – Будет вам и о мятеже, коли просите. – И зарычал грозно: – Чтоб в глупостях этих не участвовали, если храм свой любите и Бога своего почитаете! Чтоб витрин не били, чтоб домов не громили, чтоб людей не убивали, чтоб насилие над девками не чинили! Мар-бани на вашей крови хотят свою жирную задницу в правительственных креслах угнездить, а вы все, неразумные, и рады стараться. – Слышно было, что Петр скорчил рожу, потому что голос зазвучал ернически: – Вот-с, вот-с, господа, вот вам наша кровушка… – И проревел: – Дураки!!

После этого настала тишина. Только лампа, на цепях с потолка свисающая, вдруг еле слышно скрипнула.

Петр сказал:

– Сохраните ваши жизни для другого дела. Ступайте.

Народ пошел к выходу.

На площади Наву кое-где еще велась торговлишка. Бэда взял у лоточника вчерашнюю плюшку с творогом (была черствая и шла по половинной цене), принялся рассеянно жевать. Людей было мало. Рабские бараки за проволокой безмолвствовали, как вымерли. Только солдат в проеме караульной будки маячил, зевал.

Бэда свернул на широкую улицу Балат-Шин. Он хотел вернуться в Оракул до того, как Беренгарий, который вчера пришел откуда-то очень пьяный, очнется от тяжкого своего похмелья.

Народу и на улице было немного меньше обычного, хотя то и дело встречались прохожие. Прошла даже молоденькая няня с хорошенькой, как на картиночке, девочкой. Бэда ей сказал:

– Ты что ж в такое время с дитем по улицам бродишь, дурища?

Няня обиделась, пищать что-то стала, возмущаясь. Бэда только рукой махнул, слушать не стал.

Город и вправду был неспокоен, точно в животе у него бурчало, но пока что и на площади Наву, и на улице Балат-Шин было исключительно мирно.

И вдруг разом все переменилось.

Едва лишь свернув за угол, Бэда услыхал оглушительный всплеск, звон стекол, крики – веселые, пьяные – и поневоле к стене прижался. После разглядел: в конце улицы большая компания громила богатые магазины. Гулянье шло вовсю. Орали песни, все разом и невпопад. То и дело нагибались, поднимая с мостовой камни, либо пустые бутылки, чтобы запустить ими в стекло.