Елена Хаецкая - Судья неподкупный

Повелел Хаммаку рабу своему стать на колени. Аткаль приказу подчинился, на колени стал, лицо к брату названному поднял, улыбнулся. Чуял, задумал что-то Хаммаку. Какую-то знатную шалость.

– Голову ровно держи! – прикрикнул на него Хаммаку.

И начал привязывать свечки к волосам Аткаля – одну за другой. Тщательно привязывал – не хотел раба своего подпалить. Да и в доме пожар совершенно лишнее дело.

Привязывал и приговаривал: «Подарок ты мой ко дню рождения…»

Потом зажигалку вынул из кармана.

Гости, смекнув, в чем забава, смеяться начали. И Аткаль смеялся, хотя горячий воск стекал ему на голову, больно обжигал. Хорошую шутку отмочил Хаммаку, с фантазией человек. Далеко пойдет, если не прирежут его по пьяной лавочке.

Только когда свечи почти до самых волос аткалевых догорели, соблаговолил господин Хаммаку – дунул. С третьего раза все загасил под общий хохот и гром аплодисментов. Пнул Аткаля ногой – иди, не нужен больше.

Поднялся Аткаль и вышел на улицу. Волосы слиплись от воска, на левом виске обгорели немного, лицо в потеках сажи, хмель из головы выветрился. Шел и давился слезами, а отчего так ломило в груди, и сам понять не мог.

Но всему приходит конец, и хорошему – скорее, чем плохому. Закончилось материнское приданое. Все пропил Хаммаку на радостях, что нет за ним больше глаза. Уплыли за полцены в жадные руки торговцев платья, выкрашенные синей и пурпурной краской, драгоценности, особенно же – диадема с зелеными камнями в трех зубцах. Даже кое-какую мебель продали.

Вокруг Хаммаку уже торговцы недвижимостью виться начали. Отпихивали друг друга, вели с молодым хозяином липкие, многозначительные разговоры. И впрямь, дошло уже до того, что начал прикидывать Хаммаку, не заложить ли ему дом свой.

А потом неожиданно одумался. На удивление всем встряхнулся. И в пропасть, для него заботливо приготовленную, так и не шагнул.

Друзьям Хаммаку это, понятное дело, не понравилось.

До того даже дошло, что то один, то другой тащил Аткаля в кабак, угощал там за свой счет, а после жадно выспрашивал у него, пьяненького: «Что это с молодым господином приключилось?»

Аткаль даровую выпивку принимал с охотой и, по обыкновению своему, еще дружков приводил – пусть и тем перепадет немного радости. Приятели Аткаля сплошь были дрянь и голодранцы, но дом Хаммаку стоил того – терпели стервятники и Аткаля, и дружков его.

Однако только то и сумели из раба вытянуть, что ударился он головой об асфальт, что господин Хаммаку далеко пойдет, поскольку фантазия у него богатейшая, и что, возможно, откроет господин Хаммаку свое дело.

«Да какое дело-то?» – допытывались у Аткаля. Тот не отвечал, поскольку и сам ничего не знал. Только так, догадывался.

Но так или иначе, а в деньгах Хаммаку нужду испытывал. И долго бы ломать ему голову, к раздумьям не слишком привычную, если бы не счастливый случай.

В начале зимы прибыл в Сиппар приказчик вавилонского банкира. Звали приказчика Рихети.

Случай свел его с Хаммаку у торговых ворот, где приказчик привязал своего осла, поручив пареньку из лавочки за небольшую плату стеречь животину и ее поклажу. Сам же отправился по своим делам, устроив ослика, как думал по наивности, наилучшим образом.

И вот выясняется, что и паренек-то к лавочке никакого отношения не имеет, и что за такие деньги не то что осла – ослиный помет стеречь никто не станет, а главное – ни осла, ни паренька, ни денег своих господину Рихети не видать уже никогда.

Настроение господина Рихети было не из лучших. Ибо нравы провинциальные оказались грубы, а народишко куда как неотесанный.

Тут-то и подвернулся ему Хаммаку.

На самом деле Хаммаку давно околачивался поблизости – любопытствовал. Выждал момент и объявился: вот он я. Вы из столицы, господин? Оно и видно. Сразу заметно, что вы из Вавилона. И выговор чистый. И одежда пошита исключительно. Да и парикмахер, по всему видать, у вас отменно опытный…

– А толку-то? – Господин Рихети сердито оборвал цветистую речь молодого сиппарца. И с досадой махнул рукой. Пухлой такой ручкой, с женскими почти ямочками у каждого пальца.

Был этот господин Рихети такой кругленький, толстенький, с лоснящимся лицом. Имел крупную глянцевитую лысину, по которой так и тянуло пощелкать ногтем, и густые черные брови, приподнятые как бы в вечном удивлении.

И глядя на огорчение почтенного этого господина, все больше проникался Хаммаку искренним желанием облегчить ему тяжкую ношу неприятностей. Сгладить неприятное впечатление, произведенное Сиппаром. Воистину, это не более чем недоразумение. И если господин соблаговолит…