Андрей Лазарчук - Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I

Она не заметила, как уснула по-настоящему.

Мелиора. Остров Еликонида

Эфрон вздрогнул и медленно сел, откидывая меховое одеяло и нащупывая рукоять меча. Нет. Это всего лишь волна – первая волна набежала на берег. Небо стало серым. И мальчишки – вон они, стоят…

Он присмотрелся и взялся за меч.

Мальчишки стояли как-то странно. Слишком неподвижно. Эфрон выбрался из лодки.

Снова накатилась волна – значительно сильнее предыдущей. Захлестнула ноги. Заскрипела, приподнявшись и опустившись, ветренка.

От тени обрыва отделились и пошли ему навстречу шесть человек. Они шли как настоящие люди, производя все подобающие звуки, но Эфрон всё равно не мог в это поверить.

Он обернулся к лодке. На корме сидели двое. Они никак не могли там оказаться, но они там оказались.

Эфрон обнажил меч.

Вышедший из тени поднял руку.

– Учитель Эфрон! Вы узнаете меня?

Эфрон остановился. Говорившего он узнал, но это ничего не значило.

– Астион? Акрит Конрад Астион?

– Я, учитель.

Конрад Астион был ближайшим помощником потаинника Януара, его правой рукой и тёмным клинком.

– Что случилось, акрит?

– Измена, учитель. Вас заманили в ловушку. Кто-то очень не хочет, чтобы вы предстали перед лицом кесаря.

– Не сомневаюсь. Что с моими спутниками?

– Очарованы, учитель. Им уже не помочь. Не слишком удачная мысль посетила вас – высадиться на этом острове. Хотя это могла быть не ваша мысль…

– Как вы меня нашли?

– С большим трудом… Учитель, скажите мне на всякий случай: вторжение начнётся – когда?

– Самое позднее – через неделю.

– То, что вы несли кесарю, – при вас?

– Разумеется.

– Как вас раскрыли и как вам удалось уйти?

– Зачем?.. Так уйти больше никому не удастся… потому что больше никого не осталось! Никого! Ты понимаешь это, акрит?! И можно уже никого не посылать…

– Понимаю, – сказал Астион с особым выражением. Не просто выражением голоса – голос остался ровным; но – выражением мысли. Движением глаз. Вздрагиванием уголка рта, вибрацией воздуха. Всем тем, что остаётся незаметным простому человеку, но владеющему умениями представляется таким же явным, как простое отчеканенное слово. И Эфрон понял с совершенной непреложностью, что разговаривает сейчас с собственной смертью.

И даже с тем, что страшнее смерти. С посмертным рабством.

Кому-то было бы лестно заполучить такого раба, как он. Он даже догадывался, кому.

Измена…

(Мелькнула и тут же пропала, будто засыпанная песком, мысль: я ошибаюсь! я ошибаюсь! не надо…)

Конечно, более всего им нужно было содержимое мешочка, который он не снимал с шеи последние недели. Но без него самого, без его души – оно мертво. Оно не оживёт. Поэтому самое главное сейчас – не позволить им захватить себя.

У него оставалась секунда. Может быть, чуть больше. И он её использовал, учитель Эфрон. Недаром когда-то о нём шла слава как о самом быстром бойце Мелиоры…

(Ещё раз конвульсивно дёрнулась и пропала уже навсегда мысль об ошибке, о наваждении…)

Молниеносным, невидимым глазу движением он обратил меч остриём вниз и вонзил его в песок на половину клинка. Отшатнулся и выставил перед собой руку. Маленький невзрачный сапфир, украшающий собой медный шар набалдашника, заискрился. Раздался громкий треск, будто ломали хворост. В стремительных вспышках искр стали видны истинные лица тех, кто пришёл за ним: высохшие маски мертвецов. Об этом Эфрон догадался и так, и это было не важно… Сейчас они не решатся подойти, потому что сами не знают о своей сущности, а потому растеряны. Потом они, конечно, всё забудут…

Он сложил руки рупором, будто собираясь кричать, но поднёс этот рупор не к губам, а к горлу. И тихо произнёс Слово Освобождения. Это было не одно слово, а четырнадцать, но так уж принято было называть: Слово.

Они бросились вперёд, преодолев страх и неуверенность, когда он выговаривал последние самые непроизносимые слоги. Но сапфир взорвался ослепительно, как бы отбросив нападающих на несколько шагов – а вернее, бросив эти лишние несколько шагов им под ноги. Эфрон вдруг понял, что стоит на возвышении, а мертвецы бросаются к чему-то пустому, оставленному им без сожаления, как путник оставляет у тропинки опустевшую бутылку… Он стоял, кругом была тьма и пустота, а под ним происходила возня, смысла которой он уже не понимал, как не помнил своего имени. Страсти, мысли, желания – вытекали из него стремительно и неудержимо, как вода из решета. И это всё? – успел разочарованно подумать он прежде, чем сам стал ровной темнотой…