Андрей Лазарчук - Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I

Правда, выглядели они неважно, но как раз это было очень понятно…

Площадь была маленькой, тесной, с многочисленными страховидными и какими-то кривыми будочками, разбросанными в беспорядке, и грубо сколоченными лесами у фасадов домов; мостки лесов соединялись между собой, и площадь можно было обойти по периметру, не спускаясь на землю. Висели огромные аляповатые вывески: "Аптека", "Братья и Сёстры", "Гробы и Цветы", "Черничный Пирог", "Порох", "Бургомистр и Шерифф", "Чистая Вода"…

– Вон там и живёт аптекарь, но сейчас он скорее всего обедает, – добрый Авда, от которого пахло травами, подался вперёд. – Откроет в три. А здесь вам направо… Вон в тот переулок.

Алексей свернул, куда показала узкая рука с пальцами, навсегда испачканными травяным соком.

Высокое чёрное крыльцо со столбами, украшенными грубой глубокой резьбой, выходило едва ли не на середину переулка. Мальчик в красной рубашке стоял у столба. Увидев машину, он бросился открывать ворота. Скрежет петель был слышен даже сквозь звук мотора.

Во дворе, прикованный цепью к столбу, уже стоял экипаж – видавший виды "Парс" с огромным полотняным тентом.

– Прошу вас, добрые господа… – Авда быстро и ловко развязал свой мешок, вынул тёмную склянку и пакетик из плотной серой бумаги – той самой, из коры папироз. – Обязательно применяйте это, особенно если решите почему-либо задержаться здесь.

– Спасибо, добрый Авда, – коротко поклонился Алексей. – Но я не думаю, что мы задержимся.

– Когда человек предполагает, боги смеются, – заметил Авда, вежливо кланяясь в ответ. – Я живу над аптекарем, на чердаке. Может быть, вы захотите меня увидеть…

И он ушёл быстрым – шелестящим, почему-то подумала Саня, глядя ему вслед с неясной лёгкой оторопью, – шагом, свернул в тень и пропал. Алексей гремел привязной цепью, пеняя мальчишке за ржу и грязь замка, а Саня всё никак не могла разобраться в своих чувствах. Проснулась ещё одна особа, самая неприятная. Огляделась и сказала: всё ясно. Ты, наконец, сошла с ума. У тебя ведь уже было так, ты же помнишь?

Саня помнила. Да, так уже было. Ну… почти так.

…Она как раз заканчивала седьмой класс, когда в школе в Салтыковке случился пожар. Его быстро потушили, но какое-то время занятия там проводить было нельзя. Тогда младшие классы распустили на каникулы, а седьмой и восьмой стали возить на машине в приисковый посёлок, расположенный километрах в шести. То есть шесть было напрямик, а по дороге – все пятнадцать. И всегда живший в ней чертобесик как-то заставил её поспорить с одноклассником Петькой по прозвищу Таракан, что она на велосипеде доедет быстрее, чем они на машине.

Пари было на поцелуй.

С места тронулись одновременно. Машина запылила по грейдеру, а Саня свернула на тропу и мимо кладбища понеслась вдоль ручья по дороге, ведущей на поля. От неё будет поворот в лес, крутой подъём на гребень водораздела – придётся тащить велик на руках, иначе не подняться, – но дальше лесная тропа пойдёт только под уклон, и за просекой ЛЭП прииск будет уже виден. Она ни разу не ездила по этой дороге, но ходила много раз…

Видимо, она ошиблась поворотом. Или случилось что-то ещё.

Подъем оказался не так крут, как представлялось. Конечно, на велосипеде не въехать, но вести его за руль можно легко и быстро, почти бегом. И Саня выбежала на гребень…

Лес оборвался. Перед нею расстилался луг, сплошь заросший бледно-жёлтыми цветами, похожими на лесные лилии, но покрупнее и не по два-три цветка на стебле, а по десятку – как колокольчики… Небо, только что чистое, оказалось затянуто плотной дымкой. Сильный запах мёда наполнял воздух. Потом прорезались звуки: низкое гудение, как возле ульев. Цветки начали шевелиться, из них выползали большие, гораздо больше шмелей, серые пчёлы – и замирали, будто бы прислушиваясь…

Это было настолько ошеломляюще, что время остановилось.

Потом всё взорвалось в стремительном множественном движении. Пчёлы будто выстрелили самими собою – с такой скоростью и яростью они накинулись на велосипед. Саня вскрикнула и выпустила его из рук, и он, даже не успев упасть, превратился в серый шевелящийся ком. А Саню схватили сзади поперёк туловища, оторвали от земли и куда-то понесли, потащили – со страшной скоростью, над землёю, цепляясь ею за какие-то кусты и ветви. Оборвался ремень старой почтальонской сумки, с которой Саня ходила в школу, терпя насмешки глупых: сумка была из настоящей кожи. И вот впервые за шестьдесят лет беспорочной службы в ней что-то не выдержало… И почему-то именно это вдруг заставило Саню громко орать, брыкаться и бить по чему попало руками и ногами.