Андрэ Нортон: Ветер в Камне

Дан Фирта был древнейшим, крупнейшим и богатейшим из всех стирмирских уделов. На нечастых советах данов первое слово всегда предоставляли старейшине Фирта, хоть речь и шла обычно о земледельческих вопросах, в которых все поднаторели одинаково хорошо.

Сулерна вытерла мыльные руки о фартук, убрала волосы с лица и поправила ленту, которая опять сбилась куда-то набок.

И вдруг…

Мягчайшее из касаний — будто рука, сотканная из дыма. Сулерна попыталась поймать её — рука лишь хлопнула девушку по щеке.

Ветер!

Нежное, случайное прикосновение Ветра, и в душе всколыхнулись отголоски древних знаний. На мгновение её захлестнула эта грозная сила, благая и сокрушительная. Увы, Ветер оставил Стирмир много лет назад, и без него многие чувствовали себя обделёнными.

Дан Фирта крепче своих соседей держался за древнюю веру. Теперь лишь вдова Ларларна, травница и целительница, время от времени приходила к данцам, чтобы вместе почитать книгу, такую старую, что дерево её оклада искривилось и пошло трещинами.

О нет, данцы не смеялись над старыми сказками. Ведь их посещал Ветер, и каждое полнолуние женщины собирались в роще почтить Зовущую, единственную, кому Ветер повиновался до того, как Договор положил пределы его свободе.

Сулерну будто окатила волна — на мгновение пронзило странное чувство единства со всем миром, с птицей высоко в небе, с землёй под ногами, будто все живое стало ею, вернее, она сделалась частью всего вокруг.

— Слава луне, последняя!

В дверях дома появилась другая молодая женщина, крутобёдрая, с огромной корзиной белья в руках. Опустив ношу на землю, она крякнула от усталости и облегчения.

— Можно подумать, они там в поле на пузе ползают, — фыркнула женщина, повертев в руках штаны. — А братцу твоему и того не надо, к нему грязь сама липнет.

Сулерна не слушала. Высоко подняв голову, она вглядывалась в горизонт. Не может быть, чтобы Ветер ушёл так скоро!

— Аааиии! — вдруг засвистела-запела она, и голос её понёсся над полем, к небу, к лесу.

— Сулерна! — затрясла её испуганная невестка. — Ты что? Хочешь, чтобы тебя осудили всем кланом?

Трудно было придумать более страшную угрозу, но Сулерна по-прежнему смотрела с выражением бесконечного счастья.

— Этера, Этера, приходил Ветер, клянусь луной! Он коснулся меня — вот здесь! — Она провела рукой по щеке. — Ветер! Ты понимаешь, Этера? Вдруг печати сняты и он снова вернётся к нам? Он подарит нам целый мир, как в старых преданиях…

— Сулерна! — Теперь жена брата трясла её обеими руками. — Ветра больше нет, про него одни сказки остались! Вот бабушка услышит, что ты тут городишь!

Сулерна помрачнела.

— Бабушка Хараска — сновидица, — проговорила она.

— И сколько раз на твоей памяти она видела настоящие сны? — поинтересовалась Этера. — Не из-за чего теперь сны видеть. Горы опустели, даже купцы — и те хорошо, если пару раз за лето до нас добредают! Лес опечатан, сама знаешь. Все блюдут Договор, даже твой Ветер!

Сулерна в ярости склонилась над стиральной доской. Конечно, ничего нового она не услышала. И все равно ей отчаянно хотелось вновь ощутить прикосновение Ветра, ещё хотя бы раз. Она с удвоенным упорством принялась за стирку.

Всё замерло вокруг: ни шороха, ни шелеста в кронах, за которыми кончался известный мир — по крайней мере, для соседней долины. Ничто не манило стирмирцев вступить под зелёный лиственный полог.

Однако лес и сам по себе был целым миром. В нём рождались и умирали, но главное, здесь дул Ветер, всеединый, всеосвобождающий. Каждому он нёс свою весть: семенам — что пора пробиваться из-под мягкой земли, зверью — что пришло время искать пару и заводить потомство. Были в лесу и Великие — они не правили под сенью дерев, но служили Зовущей.

Лесной народ совершенно не походил на людей; при случайной встрече стирмирцы бежали в ужасе, если только Ветер не объяснял, что эти огромные, мохнатые, невероятно сильные создания удивительно безобидны.

Не было в лесу силы большей, чем лесной люд, лишь всеобъемлющий Ветер. Лесной люд не служил никому, одной ей, великой Зовущей Ветер, но и в её храм они сходились, только следуя беззвучному зову.

Этим утром несколько лесных женщин дёргали тростник у ручья — его применяли для разных нужд. Сладкие корни — чудесное лакомство, а из стеблей, если их растирать в руках до тех пор, пока не получатся длинные лохматые нити, ткали рыболовные сети и сумы для фруктов.

Ханса сидела на корточках перед кипой выдернутого тростника и завистливо косилась на смешливую соседку. Та кормила грудью младшего, рядом играл малыш постарше, пытаясь разорвать крепкий буровато-красный стебель. Грапея всегда рожала сильных детёнышей, она гордилась тем, что помнит каждого, даже тех, кто вырос и начал жить сам по себе. Ханса обхватила руками плечи — она ещё не вошла в возраст материнства, однако всем сердцем желала, чтобы её первенец был такой же, как у Грапеи.