Галина Гончарова: Дар жизни

– Желтую баночку.

В руку мне толкается привычный холод фарфора. Я открываю крышку, зачерпываю мазь, щедро размазываю ее по рукам.

Я знаю, в чем дело.

Ребенку еще рано выходить в мир, но что-то заставило женщину начать роды раньше времени.

Что?

Это мне потом тетя Сельма скажет. Важно то, что тело женщины уже избавилось от воды, а вот ребенка выпустить пока не может. Странно, что никто этого не понимает…

А сонная настойка вообще лишила его желания двигаться и действовать.

Наношу уверенными движениями мазь, с каждым разом пробираясь все дальше и дальше. Если этого не сделать, ребенок просто разорвет мать.

Женщина под моими руками стонет, но в себя не приходит. Ну и ладно, переживем.

– Вдень нитку в иголку, возможно, придется шить, – командую я. – Нитки в желтом пакетике, осторожнее.

Я не смотрю, выполняет ли Сельма мои приказания. Вместо этого я сосредотачиваюсь на женщине.

И – на крохотном голубом пятнышке.

Ну-ка иди ко мне, малыш.

Я знаю, там тебе хорошо, а сюда тебе вовсе даже не хочется. Ты не собираешься выползать в наш мир, где так холодно, страшно и непривычно. Но я зову – и ты подчинишься.

А еще… вот так.

Золотистые искорки силы бегут по моим пальцам, скапливаются на голубом пятнышке, скользят внутрь женщины, и я ощущаю, как шевелится ребенок. Как медленно-медленно, нехотя, он начинает свой путь ко мне. К моим рукам.

Наружу.

Женщина под моими руками вскрикивает. Даже сквозь дурман – ей больно. Конечно, милая, а ты как хотела? Это не просто так, это привести новую жизнь в мир. Эхх, если б меня позвали раньше…

Тогда бы и так мучиться не пришлось. Но здесь и сейчас я знаю, что иного выхода нет.

Можно уйти и бросить роженицу. Пожать плечами и сказать, что я ничего не смогла сделать. Можно.

Но я обещала бабушке…

Пятно за моей спиной вспыхивает оранжевым. Сельма волнуется.

Я не отвлекаюсь, я продолжаю звать и чуть надавливать на живот роженицы. Ровно с той силой, с которой нужно, чтобы ребенок двинулся на выход, а я ничего не повредила. Знаю я, как в таких случаях и ребра ломают…

Роженица стонет, не приходя в себя.

Ребенок принимается пробиваться наружу – и тут женщину настигает самая страшная боль.

Она вся вспыхивает красно-черным. Выгибается на кровати, тонко, жалобно кричит…

Сейчас я не обращаю внимание на ее мучения. Мазь смягчила что могла, охладила, немного обезболила, это все, что можно сейчас сделать.

И – звать.

Еще немного, еще чуть-чуть…

Резко надавливаю на опустевший уже живот.

Крик разрывает уши, мешая сосредоточиться.

Искры срываются с моих пальцев одной яркой вспышкой – и этого не хватает роженице для последнего усилия.

– УАААААААААА!!!

На руки мне выпадает комочек, выпачканный кровью, слизью, моей мазью…

Как можно скорее передаю его Сельме, выхватываю у нее из рук нитку с иголкой.

Все-таки без порывов не обошлось. Кровь льет по пальцам, горячая, красная… по счастью, искры все еще со мной, так что я просто вижу, где надо шить.

Ни одна вышивальщица не работает так быстро и точно, как лекарка, стремящаяся спасти больного. Сосуд пережимается, стежки быстрые и точные… да, а ведь никогда мне эта наука не давалась…

Минута, другая… я понимаю, что скоро меня выкинет из этого состояния, как котенка за шкирку, и спешу, что есть рук.

И – успеваю.

Затягиваю последние узлы, перевязываю пуповину, вглядываюсь в мать и ребенка.

Ребенок здоров, хотя настойка сказалась на нем не лучшим образом. На пару дней ему бы кормилицу.

Мать… с той хуже. Упадок сил, разрывы, кровотечения… но лекарь должен справиться. Кормить получше, не трогать несколько дней, да, и ребенка не давать. Пока эта настойка из нее не выйдет…

Почти без сил падаю на кровать.

– Вета, Веточка…

Тетя Сельма.

– Все в порядке. Можно водички?

– Д-да… пускать их?

– Кого?

Только сейчас замечаю, что дверь содрогается под натиском чьих-то могучих плеч.

– Э…

Ответить тетя не успевает. Засов выдерживает, а вот щеколда – нет. Вылетает, прозвенев по полу.

В комнату вваливается несколько человек – и замирают. Я даже знаю, что они сейчас увидели.

Тетя с ребенком на руках. Жена Жмыха на кровати – краше в гроб кладут. И я – тоже на кровати. Сил никаких не осталось. Кто бы знал, сколько у меня это забирает?!

– Милочка!!! – Жмых рвется к жене, хватает тонкую руку, сжимает, что есть сил. – Да как же… да на кого ж…

Что есть оставшихся сил, бью его кулаком по плечу. Лишь бы внимание обратил.