Дарелл Швайцер - Маска чародея

Теперь Ваштэм с болью и сожалением вспоминал об этом. Остальные — Таннивар, Орканр и еще кто-то, кого Секенр не знал — подались вперед, как подаются из тени к свету костра люди, готовые услышать новую историю. А Секенр… Я был Лекканут-На, вспоминающей, каково это — быть Секенром, хотя Лекканут-На никогда не была Секенром; Лекканут-На просыпается вечером на песке среди дюн с нависающей сверху травой; Лекканут-На ощупывает руками свое стройное тело, изумленная тем, какое оно молодое, тщедушное и к тому же мужское… в то время, как Секенр спит, настолько же изумленный тем, что стал старой, чудовищно толстой женщиной, застывшей без движения во тьме на века и долгое время не знавшей смерти.

Лекканут-На в своем новообретенном теле с трудом поднялась на ноги, потеряла равновесие, упала, споткнувшись о камень, на прибрежный ил и лежала там лицом в грязи, пытаясь справиться с незнакомыми руками, чтобы подняться… Как странно, — думала она, — одно запястье с громадным белым шрамом оцепенело.

Немного поодаль две женщины выползали из дверей хижины. Младшая побежала к Лекканут-На, увязая в грязи обутыми в добротные кожаные туфли ногами. Лекканут-На поднялась, опираясь на тонкие, как палки, руки, восхищенная необыкновенной легкостью тела, и почувствовала, как ил медленно стекает между пальцами.

— Секенр! — закричала девушка в кожаных туфлях, за чем последовало настоящее извержение слов на языке торговцев, которого я не понял.

— Тика, — вторая женщина, по-прежнему сидевшая в дверях хижины, обратилась к ней на языке Дельты. — Так нельзя. Он же всего-навсего мальчишка-волшебник. Он, без сомнения, переоценивает собственные силы, и это погубит его. Лучше ему уйти.

Какое-то время я еще был узником в собственном теле, способным лишь наблюдать, как Лекканут-На неуклюже пытается встать, но уже в тот миг, когда Тика позвала меня, а Неку назвала мальчишкой, я вспомнил, кто я такой, и проснулся окончательно. Лекканут-На отступила на второй план, в глубь подсознания, и я снова стал Секенром.

Но язык Дельты, родной язык Лекканут-На остался у меня в голове, как пена остается на песке после речного отлива. Ридамикейский — именно так он назывался — стал для меня таким же простым, как и мой родной язык, и я обратился на нем к Тике:

— Хватит болтать. Надо построить погребальное судно. Для твоего отца.

Приблизившись, она остановилась передо мной с широко раскрытыми глазами, зажав рот ладонью.

— Ты ведь действительно волшебник, да? Ты путешествовал в Дельту во сне, прожил там много лет, выучил наш язык и вернулся всего пару часов спустя? Я слышала такие истории…

Я встал на ноги, пожал плечами и вытянул вперед свои испачканные грязью руки.

— Что-то в этом роде.

— Ох!

— Но у нас много работы, — сказал я. — А времени до захода солнца осталось совсем мало.

Суденышко для Птадомира вышло весьма убогим. Берег вдоль этой излучины реки был высоким и порос травой до самой воды. Здесь росли лишь мелкие кустарники — ничего подходящего для строительства лодки, не было ни одной лианы, которыми мы могли бы связать пучки из тростника. И хотя мы с Тикой трудились не покладая рук, ее мать присоединилась к нам лишь в самый последний момент — она настолько упала духом, что пользы от нее не было практически никакой.

Неку сдалась. Она безучастно сидела, погрузившись в свои мысли, сложив руки на коленях, едва заметно раскачиваясь взад-вперед, и либо молчала, либо бормотала что-то себе под нос. Иногда она замирала, уставившись на свои ноги.

— Ты должен помочь ей, — прошептала Тика.

— Я могу лишь попытаться, — ответил я, тут же пожалев о вырвавшихся словах. Похоже, я прочно вхожу в роль разрушителя чужих надежд. — Нет, — сказал я после минутного раздумья, — я знаю, что следует предпринять. Я помогу вам.

— Я буду молить об этом богов.

Мы разобрали лачугу на части, но, не имея ни молотка, ни гвоздей, ни обычной веревки, смогли сделать лишь что-то отдаленно напоминающее плот. Мы старались брать куски побольше и связывали их друг с другом полосками, которые нарвали из запасного платья Тики.

— Мне нужно что-нибудь острое, — сказал я. Тика не поняла меня. Я указал на плот: — Я должен кое-что на нем вырезать.

Порывшись в сваленном в хижине хламе, среди вещей своей матери Тика обнаружила расческу, на ручке которой был острый металлический наконечник; она незамедлительно вручила ее мне. Я тут же начал скрести ею по трухлявому дереву нашего суденышка. Полетели щепки. Ручка согнулась.