Олег Борисов - Рассвет над Майдманом

— Вот он, — и Фрайм жестом фокусника раскрыл левую ладонь, в которой покоилась каменная обезьянка. Она нахально скалилась в лицо Глебу, а у него перед глазами возник другой оскал, окрашенный кровью и плотью женщины.

— Значит, талисман. И ты по его запаху прибежал сюда. Или, может, не смог прибежать? Ты же человек. Человек, а не собака. Ты не можешь бежать по запаху. Ты лишь забросил обезьянку и ждал, пока идиот вроде меня ее схватит. А потом… А потом ты спустил собаку. Свою паршивую серую собаку, что пришла ко мне в дом и убила мою подругу. А собиралась убить меня? Получается, она не смогла, и ты решил завершить начатое.

— Нет. Харнет вырвался случайно. И я смог встретиться с тобой после долгой погони по его следам. Говорю тебе, случившиеся лишь несчастный случай, ошибка.

— Ошибка. Да-да, ошибка. Ошибка, что я с тобой разговариваю. И твой нож в сапоге — тоже ошибка. И эта паршивая собака…

— Это не собака, сколько раз тебе повторять!

Но Фрайм не успел закончить фразу. Глеб, распознавший перед собой врага, признавшегося в смерти Марины, уже не раздумывая прыгнул на сидящего в кресле человека. Только что он сидел на корточках — и уже врезался в сидящего, вцепился ему в горло с нежданной для самого себя яростью. Вот он, враг, отнявший у него женщину, которую он любил! Вот его горло, которое уже трещит под пальцами, осталось лишь еще чуть-чуть, еще немного! А потом он возьмет оружие и найдет того паршивого зверя, которого спустили на него.

Человек в безрукавке опешил лишь на секунду. После мгновенной заминки он рванул сцепленные руки вверх, ударом освобождаясь от захвата и сверху продолжил удар открытыми ладонями по ушам. В голове лишенного опоры Глеба хлопнуло, а Фрайм уже вывернулся из-под него и оказался не на кресле, а на полу. Не видя противника, Глеб все же лягнул взад. Судя по всхлипу, куда-то попал. Перевалился за кресло и развернулся, выставив перед собой сжатые в кулаки руки. Теперь мужчин разделяло лишь кресло. Оба стояли в полуприседе, в защитной стойке. Но если Глеб казался растрепанным дворовым псом, вырвавшимся из уличной свалки, то Фрайм походил на дикого лесного кота, которого сбросили с дерева и лишь разозлили, но никак не потрепали.

Он пригнулся с выставленными открытыми вперед руками, глаза с яростью смотрели исподлобья. Тело медленно покачивалось из стороны в сторону, а взгляд ловил каждое движение Глеба. Фрайм дернулся вперед раз, другой, проверяя реакцию противника. Глеб успел лишь сжаться и поднять кулаки ближе к лицу. Третий бросок он увидел, но отреагировать не сумел. Правая рука попала в захват, рывок — и тело пошло следом за рукой. Кресло ударило по ногам, и Глеб завершил полет, тяжело врезавшись головой в стену. Фрайм отпустил руку и осторожно нагнулся проверить пульс на шее. Потом сел на пол рядом и стал вращать головой, сипло ругаясь сквозь зубы.

Голова просто раскалывалась. Глеб осторожно открыл глаза, и свет взорвался внутри черепа, будто только и ждал этого момента.

— Дурак. И стоило на меня бросаться. Ехали бы сейчас спокойно до места, так ведь нет, тебе обязательно все нужно испортить.

— Это ошибка, — просипел Глеб. Слова выходили с трудом, а мысли ворочались чугунными шарами, вызывая боль самим фактом движения. — Это какая-то ошибка, этого не может быть.

— Что ты говоришь! Вот уж не знал.

— Я не перворожденный. Во мне нет ничьей крови. И у меня нет хозяев.

Фрайм нагнулся к лежащему, рывком приподнял его лицо к себе и ощерился.

— Я мог бы ошибаться, если бы не одно но. Я не говорю на вашем языке. Я его просто не знаю. Я говорю на старо-ордорском. И ты меня понимаешь. И сам говоришь, даже не замечая этого. Все Перворожденные знают ордорский. Это ваш отличительный признак.

— Я не понимаю, — и Глеб замолк на полуслове. Только после сказанного он осознал, что и в самом деле говорил с гостем не на русском, а на каком-то певучем наречии, которое возникло из каких-то глубин памяти. Слова чужой речи слетали с языка просто и легко, будто он пел бесконечные вереницы фраз с самого рождения.

— Все ты понимаешь, только прикидываешься. Чуть мне шею не свернул, ублюдок. Ну да ладно, хозяину ты нужен лишь живым, (и,) если я тебя помну дорогой, хуже не будет. Вставай.

И Фрайм выволок еле переставляющего ноги Глеба в прихожую. Жестко скрученные сзади кисти уже начали неметь. Струйка крови стекала с разбитого лба на глаза и мешала Глебу хорошо видеть окружающее. После удара его мутило и пустой желудок все порывался на прогулку. Распахнулась входная дверь, и в коридор ворвался голос Володи.