Дмитрий Гаврилов - Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы

Ругивладу удалось без особых хлопот собрать десятка два искусников. На помощь жупана он не уповал, но работу скоро наладил, как должно.

Волах дал всем строгий наказ слушаться чужеземца, точно его самого. Поведал словен воеводе про разные хитрости да придумки, вот и смекнул старый вояка — польза будет городу великая. Так двор Ругивлада превратился в настоящие мастерские.

Наследники Сварога знали свое дело к несказанной досаде Медведихи — красивой дородной бабы, которую воевода подвязал заведовать нехитрым хозяйством чужеземца. В минувший год она потеряла сына — увел проклятый кочевник, да муж ее сгинул где-то в Муромских лесах несколько весен назад. По дурости нанялся вятич охотником, да не простым, а за головами человечьими.

Пусть и за татями гонялся Медведихин муж, а пословицу древнюю забыл: не рой яму другому — сам в нее попадешь!

Словом, была баба ныне не у дел, и работа, с легкой руки Волаха, пришлась как раз по ее стати. Женщина мигом показала мастеровитым мужикам, кто здесь хозяйствует, и те слушались ее во всем, окромя своего кузнечного дела. Медведиха баловала умельцев квашеной капустой да кислой морошкой, а иной раз блинчиками с медком. Но чужестранец, хоть и был моложе самого юного кузнеца на десяток лет, как слыл нелюдимым, таким им и остался. Ругивлад строго-настрого запретил бабе прибираться в верхних покоях, где даже ночами, при лучине, что-то себе колдовал, но в хозяйские дела не лез и по вопросам «куда чего нести» да «где что разложить» всех отправлял к ней. Медведиха слушалась молодого волхва, особенно после того, как словен отдал ей «на обзаведение» половину серебра, некогда выигранного котом в таврели. Баба гордилась ученым пришельцем, хотя в волховании ничего не смыслила. Она же готовила еду и самому волхву, который оказался на редкость неприхотлив: житного чужеземец почти не ел, брезговал и мясом, хотя позволял себе рыбу и яйца. Чаще всего чужак вкушал сочиво — отварную пшеницу и ячмень с медом, но без масла. Поговаривали, то ли в шутку, а может и всерьез, оно уходило на свечи, кои жег пришелец в немеряных количествах. Но то были враки — для таких целей у словена имелся пчелиный воск, что раздобыл он у бортников на пасеке. К слову, и мед у них выдался в этот год знатный, вкусный да пряный, на радость детишкам.

Нередко бортни устанавливали на деревьях — чтоб грузному лесному хозяину не полакомиться дармовым медком. Бортник ловко поднимался по дереву и, прикрепив себя сыромятными ремешками к стволу, выдалбливал полость, называемую бортней. Ульи же обычно делались из деревянных колод, что нередко поднимали под самую крону, и не одну штуку, а сразу несколько.

Как-то за работой Кулиш, сынок Манилы, располосовал себе бок. Медведиха никак не могла остановить кровь — повязка тут же намокала снова. Хотели было нести отрока к Станимиру, но, на счастье Кулиша, словен как раз вернулся от воеводы и сумел заговорить рану не хуже иного знахаря, посыпав ее измельченными листьями мяты да подорожника:

«На море да на Окияне, на острове да на Буяне Седовлас стоит, рудой крови велит: „Ты, кровь-руда, стой — кладу запрет на тебя с листвой! Ты, руда-кровь, запекись — с раны не растекись!“»

С тех пор местные зауважали иноземца, благодарил и Манило. Станимир, осмотрев шрам Кулиша, похвалил словена. После памятного случая с Домовым это была вторая похвала старика за осень. Удостоиться такой чести доселе не мог никто.

Целебную траву, понятно, собирал не словен, ведь гостил в Домагоще недавно. Выручила Ольга, что знала и цветок, и корешок. Зато гость сам готовил отвары и пользовал ими себя как изнутри, так и снаружи. Черные одежды и нелюдимость прочно закрепили за молодым волхвом прозвище «Черниг». Так именовали темных кудесников, осевших в дремучих Черниговских лесах, где искали они покоя от сует обыденной жизни. Впрочем, естества своего волхвы не сторонились, и коль приходила к ним, бывало, женщина, пораженная бесплодием, но желавшая иметь дитя, никто не смел ей отказать в этом чуде, иначе гнев Черного бога непременно бы настиг такого служителя.

А с запада и юга слетались вести одна хуже другой. Разведчики сообщали о необычном оживлении в стане печенегов да о посольстве к ним киевского воеводы Бермяты. И вспоминали ратные мужи, как ярились пожарищами светлые летние ночи, как вспыхивали факелами деревни, сгорая дотла одна за другой. Но даже старики сходились во мнении: никогда еще Домагощу не угрожала столь серьезная опасность.