Дмитрий Гаврилов - Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы

— Ночь дремлет — бодрствует любовь? — ухмыльнулся котяра, — Ну-ну! Сенява кого хочешь соблазнит! Так что, ты не переживай! Одной бабой больше — одной меньше… — утешил он, и запел вдруг, затянул, загорланил…

Поутру, когда словен забылся в детском сне, полевица исчезла. Лишь измятые травы помнили о событиях дня минувшего.

— Не надо о грустном! Я чувствую себя предателем. Лучше кумекай, как нам с печенегом управиться! — отозвался Ругивлад.

— Нет, очего же? Разобрало меня на пение! Теперь, терпи — «щаз ещо запою»:

— Ты мне брось это дело, ну, переспал и переспал. К тому ж, она богиня… И зубы мне не заговаривай, коль никакой хитрости измыслить не можешь! — повел разговор словен.

— А чо? Богиня — она тоже баба, и все у нее, как у женщины, надо полагать… Разве не так? — насмешливо промяукал зверь. — А о хитрости? Cтарая шутка лучше новой. Скажешь, есть у тебя иноземное диво для ихнего хана…

— Дважды сработало, но, чую, в третий раз это нам не поможет, — возразил Ругивлад.

— Слушай сюда, парень, да запоминай! Как сменяешь меня на чашу — кончай пировать с печенегами, а скачи обратно путем-дорогой. Я тебя нагоню. И не вздумай выручать — знаю, «за друга в огонь и воду»! Мне сбежать от них — раз плюнуть!

— Больно приметы плохие, кот. Помнишь нищенку?

Пару дней назад, когда они перебрались через Сафат-реку, встретилась Ругивладу на дороге женщина. Нельзя сказать, что она была красива, но и безобразной словен ее бы не назвал. Одетая в лохмотья, сидела себе в пыли, не обращая на путников никакого внимания. Нищенка прижимала к груди спеленатого младенца, и, уставившись невидящими глазами в горизонт, напевала колыбельную:

— Не подскажешь, милая, далеко ль до Песчаного Стана? — спросил нищенку Ругивлад, но та не ответила.

Он спешился, поделиться с убогой своей нехитрой едой, как вдруг заметил, что ребенок на руках ее мертв, и уже давно. Несчастная нянчила маленький трупик. Чуть поодаль словен приметил тело селянина. Мужик лежал, широко раскинув руки, в одной ладони еще был зажат топор, а в груди, средь разорванного веретья, сидело две стрелы.

Волхв повидал немало смертей, но впервые она предстала пред ним во всей своей бессмысленности и уродстве. Ругивлад, разостлав скатерку, положил к коленям сумасшедшей одну из фляг, три лепешки и кусок мяса. Нищая не притронулась. Тогда он подобрал крому, валявшуюся тут же, и сунул туда нехитрые дары. Проголодается — авось, найдет!

Он уже был в седле, когда кот зашипел, а меч, вдруг, обжег хладом спину. Волхв внимательно осмотрелся. Степь пустынна — не иначе, враг затаился на пути.

— Шш-ш! Брысь негодная! — снова угрожающе зашипел Баюн.

Мех на звере стал дыбом, а пушистый хвост стал нервно хлестать по спине скакуна.

— Дело нечисто! — понял Ругивлад, и начал читать запасенный по такому случаю стих.

Чем отчетливей были заклинания, тем яснее становился и взор. Вскоре он различил черные полупрозрачные ткани, витавшие в воздухе, а затем и хозяйку зловещих одежд, что кружила, прихрамывая, возле нищенки с ее мертвым ребенком. В руке у колдуньи он заметил веретено с черной нитью, и если бы еще присмотрелся, то увидел бы, что нить постепенно опутывает жертву. Рукоять рунического меча сама прыгнула в ладонь, клинок дрожал и гудел, знаки мерцали зеленоватым пламенем. В сей же миг ведьма обернулась, их взоры скрестились.

— А, словен? Право, не знаю, как мы не встретились доселе! — молвила женщина в черном, продолжая отматывать нить.