Александр Савинов: Дорога на Киев (фрагмент)

Беда не приходит одна. Только счастье почему-то всегда ходит в одиночку. Если вас ни за что ни про что выпороли, готовьте то же место для второй порки. Если не повезет — то и для третьей.

Не успел я выйти на дорогу, как наткнулся на следы степняков. Слишком долго приходилось мне бродить по лесу, изучая следы и повадки зверей, чтобы не узнать отпечатки тех же копыт, что натоптали в нашей веси. Наткнулся я на них случайно: услышал мягкое журчание лесного ручья, пошел напиться и увидел, что здесь в заводи всадники поили своих коней. Дальше шел сторожко, приглядываясь, слушая Лес и, наверное, поэтому задолго почуял запах крови.

В этом месте дорога полого поворачивала, и почти за поворотом, под ветвями нависшего над ней корявого дуба я увидел лежащие тела. То были княжеские дружинники и смерды, человек восемь. Пятеро дружинников даже не надели шеломов — нападение было внезапным. Степняки с натянутыми луками ждали за поворотом: выпустили стрелы, налетели на обоз, порубали оставшихся в живых, пограбили все, что можно, и исчезли. Быстро, внезапно, исподтишка. Три телеги оставили в придорожных кустах, мешки вспороли, зерно рассыпали…

Я подошел поближе. Забрызганная кровью трава, изуродованные тела… Никто не шевелится, не дышит. Опять придется копать могилу, опять хоронить погибших — неплохое начало путешествия. Зачем послушался деда? Деда? Я вспомнил свежий хлеб и теплое мясо. Деда? А может… Да нет, просто дедушка встал пораньше — не спится старому — и… испек на костре хлеб? Пока совсем не запутался, решил отбросить все мысли и заняться делом. Вначале надо стащить покойников в одно место и накидать на них веток, чтобы не поклевало глаза воронье. Потом выкопать могилу.

Когда взялся за третьего — самого здоровенного и старого, у которого из груди торчала стрела, — он едва слышно захрипел. Жив! Я мигом сломал древко стрелы, стянул кольчугу и обратил внимание, что она была непростая: булатные кольца на ней мельче и блестели по-другому. Наверное поэтому и стрела вонзилась неглубоко. Приговаривая «Потерпи, дядя, потерпи!», ножом рассек рану и, ухватившись крепко зубами, вытянул наконечник. Хлынула кровь, как из доброго порося.

Теперь надо прочистить рану. Я быстро развел костер, надрал бересты, сплел котелок, набрал в нее воды — благо рядом тихо бормотал ручеек — и повесил ее над костром. Главное, чтобы пламя не поднималось выше уровня воды. Кто не верит, что в бересте можно греть воду, пусть сам попробует… если получится, потому что тут, равно как и в любом деле, надобно умение.

Когда вода согрелась, оторвал от подола тряпицу, смочил и протер вокруг раны, края которой уже стали набухать красным. Порывшись в котомке, достал мешочек с травами, выбрал несколько стебельков и листиков, разжевал и этой кашицей залепил рваную, кровоточащую дыру в теле, потом кое-как перетянул ее рубашкой, снятой с одного из убитых. Осмотрев как следует дружинника, увидел, что на голове темные с проседью волосы запеклись сбоку коричневой коркой.

Сменив тряпицу, промыл и ее. Оказалось, что это не рана вовсе, а глубокая ссадина, хотя дед Еремей с такой же вот ссадиной ползимы провалялся, когда его медведь-шатун завалить пытался.

Закончив, сел над дружинником спиной к закатному солнцу, лицом на восток и, запинаясь и припоминая на ходу, прошептал заговор от поруба.

— …пойду во чисто поле, во зеленое поморье… летят три врана, несут трои золоты ключи, трои золоты замки… запирали они, замыкали они воды и реки и синия моря, ключи и родники… заперли они, замкнули раны кровавые, кровь горючую…

Подумавши, повторил еще раз — на всякий случай, потому что бабка Евфросинья всегда меня ругала за то, что заговоры плохо читаю. Память на слова хорошая, а говорю, стало быть, не так.

Затем опять занялся убитыми: стащил их в одно место и погуще прикрыл ветками. Могилу вырою и похороню завтра.

Когда вернулся к костру, раненый дружинник постанывал. Я опять залез в котомку, достал баклажку с сурной родниковой водой и осторожно, стараясь не пролить ни капли, дал ему напиться.

— Где… меч?.. — прохрипел дружинник.

Никак на тот свет дорогу мечом прокладывать собрался? Но я все же встал и скоро приволок ему под мышкой три меча.

— Выбирай.

Дружинник хоть и был одной ногой в той земле, что каждому человеку после смерти положена, взъярился.

— Ты что, щенок, издеваться вздумал? — Но сил не было, и, отдышавшись, он сказал, поспокойнее: — Нет среди них моего. Поищи, а найдешь, положи под правую руку.