Ольга Денисова - Учитель

Мишата догнал их у ворот и подхватил Нечая с другой стороны. Их обошла Полева, загоняя сыновей в дом.

– Я ж тебя спрашивал! – обиженно сказал брат, – а ты что ответил? Сразу позвать не мог? Пока тебя в окно увидели!

– Да ладно… – Нечай снова сплюнул. Кровь из носа лилась на рубаху, но запрокинуть голову сил не хватило.

– За что хоть?

Нечай покачал головой.

– Небось, девку им спортил? Чего бы еще они вшестером прибежали!

– Мишата, Полеве не говори, а? Разнесет ведь по всему Рядку. Скажи, что я хотел, а она не далась… Может, поверят…

– Дурак ты, брат, – покачал головой Мишата.

– Да ладно. Она меня в баню заманила и голая мне навстречу вышла. Что еще с ней делать было?

Мама ахнула и перестала плакать:

– И из-за этой бесстыжей девки… Ах, Радей, ну я ему покажу! Да пусть только близко к нашему дому подойдет! Да как же не совестно-то ему! Распустил свою девку – а мой сынок отвечать должен?

– Мама, не надо ничего, я тебя прошу, – простонал Нечай.

– Еще как надо! Да я сейчас же к нему пойду! И Полеву позову!

– Ой, только Полеве не говорите, а? – взмолился Нечай.

– Чего это мне не говорить? – Полева вышла на крыльцо, распахивая перед ними дверь, – рубаху-то новую совсем испортил – не отстираешь теперь!

– Замолчи лучше, – тут же набросилась на нее мама, – не твоя, небось, рубаха!

Вслед за Полевой из сеней выглянула Груша и, увидев Нечая, замычала и затопала ногами, а потом, не давая им пройти, ткнулась лицом ему в живот и расплакалась. Руками Нечай держался за плечи мамы и брата, и не мог даже погладить ее по голове, чтоб успокоить.

– Ну, ну, не реви, – сказал он, и по голове девочку погладил Мишата.

Нечая уложили на лавку с запрокинутой головой, а Груша села на пол в ее изголовье и вцепилась в его руку, липкую от крови, мешая маме мыть ему лицо и прикладывать к ссадинам примочки. Надея стояла наготове: держала в руках чистые тряпочки и меняла воду в миске, в которой мама их мочила. Старшие мальчики заглядывали ей через плечо, а на печке хныкали малые.

– Как детки-то тебя любят, – сказала ему мама, – больно тебе, сыночка?

– Да нет, мам, ничего.

– Тебя Груша в окно увидела, уж так мычала, так ножками топала. Никто и понять не мог, чего она хочет, – мама погладила Грушу по голове, – пока Полева на улицу не выглянула. Так Грушу Надея держала, чтоб за Мишатой не выбежала.

К вечеру две пустые лунки на месте выбитых зубов все еще кровили, и мама говорила, что нужно прикладывать к щеке холод, но Нечай мог согласиться на что угодно, только не на это. Холода он не желал ни в каком виде. И хотя лицо горело от ссадин, ему вовсе не хотелось его охладить. Пусть лучше будет тепло. Нечай ощупал лицо: да, Радей, конечно, постарался. Особенно болезненной оказалась ссадина на левой скуле – шрам еще не зарубцевался окончательно. Его, случалось, били и крепче, но от этого раскалывающейся голове легче не становилось – его поташнивало от крови, которой он наглотался, болел расквашенный и распухший нос, и говорил он с трудом, словно в рот натолкали мелких, острых камушков.

Мама действительно пошла к Радею разбираться, хорошо, что не стала брать с собой Полеву. Пообещала опозорить Дарену на весь Рядок, если Радей еще хоть раз подойдет к Нечаю. Она была похожа на наседку, защищающую своего цыпленка, только цыпленком Нечай себя не чувствовал.

Его никто не защищал с тех пор, как он ушел из дома. Никто и никогда. Он не ожидал этого от Мишаты, и уж тем более – от Полевы. Это казалось ему странным и приятным до слез, похожим на теплую волну, согревающую грудь. Он бы предпочел думать, что брат его ненавидит, что он вовсе не рад его возвращению, из-за дома, конечно. Думать так было удобно. Но на самом деле выяснилось, что Нечай хотел совсем другого, он хотел, чтобы брат тоже его любил. Как мама, как Груша. Просто так, ни за что.

Там, в монастырской тюрьме, ему снилось детство, в котором все его любят. Ему снился дом, и мама, и отец, и Мишата, и ребята с улицы. Ему снилось, что Мишата приходит к нему, расшвыривает в стороны монахов, и забирает его домой: брат помнился ему высоким и очень сильным, он перерос отца, когда Нечай уезжал в школу. И наивная несбыточность этих снов не делала их менее счастливыми.

Почему он с выигранных трех рублей ничего не купил Полеве? Ведь ей было бы приятно. И ей, и брату. Надеялся, что она его ненавидит? А теперь это будет выглядеть глупо. Конечно, стерва она, но ведь выскочила на улицу ему помогать… За обедом она не преминула Нечая поддеть.