Ольга Денисова - Учитель

– Да я и не отрицаю, – Нечай пожал плечами, – чего от всей души не скажешь… Я и остального не отрицаю, зачем долго разбираться?

– Сиди и молчи, – мрачно ответил ему боярин, – значит, послал к лешему и всячески глумился… пиши, Ондрюшка.

– Давай про блуд, все ясно, – Гаврила перевалился с одного бока на другой.

– Блуд… Сначала прелюбодеяние. Значит, любился с чужой женой.

– Да, – вставил Афонька, поджав губы.

– И свидетели есть? – поднял брови Гаврила.

– Нету свидетелей, – вздохнул Нечай, – никто нам свечку не держал… И, я думаю, тут не без тайны исповеди, а, батюшка?

Афонька покраснел и надулся.

– Пиши, Ондрюшка – свидетелей нет, но Бондарев факта прелюбодеяния не отрицает.

– А жаль… Позвали б сюда эту чужую жену, да спросили у нее как следует… – Гаврила потянулся, – про блуд давай. Страшное преступление против Бога…

– Портил девок… – протянул Туча Ярославич, глядя в бумагу, – свидетели есть?

– Да весь Рядок говорит! – приподнялся Некрас, – зачем свидетели?

– Мало ли, что ваш Рядок говорит…. – Туча Ярославич сморщился, – в прошлом году весь Рядок говорил, что я тайно обвенчался с дворовой девкой и она от меня законного сына родила… Свидетели есть? А, Бондарев? Или ты и этого не отрицаешь?

– Отрицаю, – ухмыльнулся Нечай.

Гаврила выпрямился и потер руки:

– Ну, зовите девку!

– Какую девку? – Нечай поднял брови, – если я их не портил?

Афонька потупился и покраснел еще сильней, Некрас тоже смутился и толкнул в бок пивовара, который хотел что-то сказать. Хозяин трактира усмехался в усы.

– На нет и суда нет, – вздохнул Туча Ярославич – Гаврила поскучнел и снова развалился на стуле, – обучает христианских детей без разрешения… За это я что-то наказания не припоминаю, но вместе со всем остальным выглядит как смущение умов… отложим пока…

– Да нету никакого смущения умов, – бесцеремонно встрял кузнец, – нету же! Ну, буквы он с ними разучивает, картинки рисует, на счетах считать учит… Что ж плохого-то? Чем же наши дети хуже поповских? А детки-то его как уважают, в рот смотрят! Я думал Стенька мой – лоб здоровенный – будет только мешаться, а он каждый вечер ждет, когда же к дяде Нечаю идти пора!

– Кто ж знает, чем это он так детишек привадил? – ехидно возразил Афонька, – может, он о дьявольском соблазне им нашептывает?

– Не нашептывает он ничего! – Мишата поднялся, – при мне он их учит, при жене моей. Почему мои дети не могут грамоте учиться? Кто мне может запретить?

– Да зачем твоим детям грамота, а? Они что, монахи? Книги священные переписывать собираются? – устало, с презрением спросил Гаврила.

Мишата так громко втянул в себя воздух, что Нечай решил, будто недалеко до еще одного оскорбления духовного лица.

– Чтоб имя свое на своем товаре написать умели, – брат поднял голову.

– Ну зачем, зачем, объясни? – Гаврила скривился, – ну придумай знак какой-нибудь, личное клеймо. Имя-то зачем?

– Знак – это знак, а имя – это имя. Мои бочки меня переживут, и моих детей, а имя останется…

– Бочки! – фыркнул Гаврила, – нашел, чем гордиться!

Нечаю захотелось дать ему по морде. Просто подойти и дать, чтоб заткнулся.

– Я человек простой, – Мишата сел и опустил голову, – но работу свою люблю и делаю хорошо. И мне люди за это только спасибо говорили…

– И поэтому надо имя на бочках писать, что ли? – Гаврила расхохотался.

– Закрой брехало… – Нечай приподнялся, но Мишата тут же дернул его за пояс, усаживая на место.

– О! Ты слышал, Туча Ярославич! Он опять оскорбляет духовное лицо! – Афонька выставил вперед палец.

Боярин посмотрел на Гаврилу, потом на Нечая, потом на Афоньку и покачал головой.

– Правда что, Гаврила, помолчи… Свидетели утверждают, что смущения умов не происходит. Все равно: без разрешения архиерея, по своему усмотрению детей учить нельзя. Все слышали? Только нам этого еще не хватало, ко всем нашим прегрешениям…

– Имя писать… – хихикал Гаврила, – на бочках…

Нечай поднялся рывком, ударил Мишату по руке, когда тот снова попытался удержать его за пояс, и подскочил к столу, перегибаясь и хватая Гаврилу за воротник.

– Ты, сука! Ты в жизни своей ничего руками не сделал… – он недоговорил – Гаврила врезал ему кулаком в солнечное сплетение: на вдохе, так что в голове помутилось. Наверняка нарочно ждал подходящего момента! Но воротника ризы Нечай не выпустил, пригибая шею расстриги вниз, вслед за собой.

– Гаврила, твою мать! – рявкнул Туча Ярославич, – я тебе сказал помолчать!