Петр Верещагин - Этюд в черных тонах

Он попросил не завязывать ему глаза, и магистрат, как ни странно, пошел навстречу осужденному на смерть. Разумеется, руки были крепко привязаны к столбу, а рот заткнут плотным кляпом – однако это уже не имело значения.

Он был готов к смерти и не боялся последних мук. Единственное, чего он еще хотел – увидеть своими глазами хотя бы начало того, к чему приведет гибель последнего из Одаренных.

Начало конца.

Это, кстати, было еще одной из причин, по которым он не воспрепятствовал действиям «охотников за колдунами», схватившим его девять дней назад. Он предчувствовал в будущем великую боль мироздания, и эту боль никак не могла бы вызвать его смерть. Лишь одно событие было достаточно трагическим, чтобы породить подобные чувства у Вселенной; и как бы его ни называли люди – Апокалипсисом, Светопреставлением, Днем Гнева или Черным Рассветом, – обозначало это только одно.

Конец.

Два палача, тщившиеся спрятать за капюшонами своих бесформенных одеяний охвативший их страх, бочком подбирались к сложенной вокруг его столба груде дров. Магистрат не пожалел средств: мало того, что поленья были исключительно из дуба, ольхи, ясеня и осины (препятствовавших, как считалось, проникновению и распространению черной магии) – они вдобавок были щедро политы лучшим лавандовым маслом, освященным самим Иерархом. Во всей вероятности, с целью побыстрее изгнать дух сожженного колдуна с места казни.

Он уже не испытывал холодного презрения к окружавшим его смертным, как то было когда-то; на презрение не было ни сил, ни времени. Кроме того, к чему презирать тех, кто действует в меру своего недалекого разумения? Распознать обман не в их силах, а чтобы освободиться от сковывающих их сознание пут, необходимо как минимум сперва осознать наличие оных…

Палачи остановились за две дюжины шагов до костра и, не сговариваясь, запустили горящими факелами в кучу дров, словно метая во врага свои последние дротики. Дерево занялось мгновенно, сладкий дым тут же пополз к его ноздрям.

Против обыкновения, пламя не встало палящим барьером, разделив смертника и зрителей. Оно подбиралось неторопливо, окружая его с боков и сзади, тогда как спереди огненные языки лишь лизали подол его черного балахона, не сорванного усердствующими инквизиторами (усердствовали они, впрочем, ровным счетом две секунды, пока трое помощников Дознавателя не испустили дух – и он, щадя их усилия и свое время, не признался во всем, что ему инкриминировалось)…

Огонь добрался до рук и ласково коснулся стягивающих их конопляных веревок. Стряхнув пепел, он некоторое время растирал занемевшие пальцы, почти жалея о том, что не имеет возможности немного развлечься паникой, начавшейся в толпе, а потом вытащил из рта изрядно надоевший кляп.

Пора: пламя уже начало пожирать книги, найденные в его доме.

Столько сил было затрачено на поиски скрытого в них знания… и все зря. Знание не приносит облегчения. Оно вообще может оказаться бесполезным или гибельным.

И часто оказывается.

Он щелкнул пальцами – и тонкая записная книжка в черной обложке сама раскрылась навстречу огню, обращая в прах его последнее творение…

Время остановилось.

Спираль памяти, никогда не принадлежащая ни ему, ни его многочисленным предшественникам, взвилась разъяренной коброй, разорвав черный мешок контроля и самообладания, в котором находилась столько одиноких лет…

Первое посвящение.

Иногда именуемое Инициацией – впрочем, в основном теми, кто желает блеснуть своей эрудицией за отсутствием подлинных знаний.

Начало Пути, который индивидуален для всякого Посвященного, но в то же время – един. Первый шаг и первая кровь…

Он никогда не произносил этих рифм вслух, лишь мысленно. Запись в книжке была сделана его личным шифром, разгадать который, вероятно, не сумел бы даже его учитель, знавший его (тогдашнего) как облупленного.