Маргарита Дар - Невеста палача

Бессознательно обхватив плечи руками, стараясь спрятаться в собственных объятиях, юная особа опустила глаза и, взглянув на нижнюю часть своего тела, ахнула от неожиданности. Вместо сарафана, перепачканного кровью, гостья обнаружила на себе бледно-голубую кружевную сорочку, длинной доходившей до щиколоток. Медленно прижав подбородок к шее, чтобы поднять взгляд выше, она вдруг ощутила, как её щеки загораются жарким пламенем, приобретая пунцовый оттенок, оттого что сорочка имеет весьма откровенный глубокий вырез, который выставляет, чуть ли ни большую часть вздымающейся белой груди на показ. Хуже того, плечи оголены, на них красуются лишь тонкие кружевные бретельки, благодаря которым сорочка не сваливалась с неё. Как она раньше не обращала внимания на эту срамоту! И всё это время абсолютно незнакомый мужчина глазел на неё, а она даже не прикрылась, потому что не замечала своей откровенной наготы! Ко всему прочему он ещё позволил себе бесстрастно говорить о её «недомогании»! Дарина, растерянная, возмущённая, не знала, как поступить, поэтому, дрожащим голосом, задала первый пришедший на ум вопрос:

— Где мой сарафан?

— Я приказал его почистить, — спокойно ответил Князь.

— Меня раздевали ВЫ? — задохнулась гостья, чувствуя, как щёки краснеют ещё сильнее.

На этот раз Константин нахмурился.

— Дарина, — тихим, уверенным голосом проговорил он, — я, возможно, повторюсь, но будьте уверенны, что мне даже в голову не пришло бы сделать с вами что-либо дурное. Да, раздевал вас я, но и одевал тоже. При этом мои помыслы были достойными, а не порочными, а уж действия и подавно. Не отрицаю, я вас похитил, против воли привёл в иной мир, но это единственное, что осмелился сделать без вашего согласия. Тем более, учитывая ваше нынешнее состояние… мне… просто необходимо было вас осмотреть.

— Осмотреть?

— Именно, — кивнул хозяин замка, затем уточняя, добавил, — не разглядывать, а слегка осмотреть. Ведь, когда я заметил кровь, то… подумал, что вы ранены.

— Но я действительно ранена, — прошептала Дарина, думая, что сделала это достаточно тихо, чтобы не услышал Константин, но он услышал.

— Вы ранены? — в недоумении переспросил тот, пожалев, что не провёл осмотр тщательнее.

Несчастная девушка неожиданно вздрогнула, и по щекам её покатились две хрустальные слезинки, оставив влажные дорожки на всё ещё краснеющих от стыда щеках.

— Нет, я не это хотела сказать, мне… я…, - пролепетала юная особа, делая попытку оправдаться.

Но, не найдя в душе сил закончить фразу, она запнулась и посмотрела на Князя, словно затравленный зверёк. В глазах её плескались горе и отчаяние, и чтобы не выпустить эмоции на волю, она закрыла лицо руками, пытаясь унять поток горько-солёной влаги, стараясь защититься от пытливого взгляда мужчины.

Константину стало не по себе. Ему доводилось бывать в столь сложных ситуациях, что не каждый мог выдержать, случалось, созерцать явления, заставлявшие иных слепнуть, слышать звуки, от которых другие теряли слух, но при этом он никогда ещё не находился в таком смятении, как в эту минуту. Тихие всхлипы хрупкого беззащитного создания, словно затупленные заржавевшие лезвия, вонзались в сердце, вызывая глубокое сочувствие, желание заключить несчастную в крепкие успокаивающие объятия. Но пока уступать нельзя, необходимо помнить об этом! Сглотнув ком образовавшийся в горле, тихо проговорил:

— Прошу, успокойтесь.

Дарина не слушала, продолжала безмолвно вздрагивать от каждого порыва срывающихся слёз, заставляя хозяина замка сильнее недоумевать. Возможно, она действительно ранена, а он попросту этого не заметил?

Нахмурившись, Князь всё же решился на опрометчивый жест. Сделав шаг вперёд, протянул руки к рыдающей девушке, привлек к себе, заключил в объятия. В то же мгновение гостья затихла, словно трепыхавшийся мотылек, наконец-то обретший покой.

— Я даже подумать не мог, что повергну вас в такое уныние, — тихо, с сожалением, проговорил Константин.

Последовало недолгое молчание, а затем, уткнувшись лицом в мужскую грудь, Дарина чуть слышно проговорила:

— Это не ваша вина, не от ваших поступков мне горько, и нет того ранения, которое можно было бы назвать опасным для тела, но только для души.

Князь не ощутил облегчение от её слов, скорее тревогу. Несчастная действительно нуждалась в утешении. Но почему? Если слёзы она проливала не из-за ран, и не из-за похищения, почему тогда? Что же могло наполнить душу такой горечью?