Маргит Сандему - Томление

— На войну? С кем?

— С католиками, разумеется. В Германии.

— Кто же это такие? Тролли или водяные?

— Ты что, совсем спятил, старик? Разве ты не понимаешь, что мы должны защищать свою веру от папистов?

Клаус все никак не мог взять в толк, зачем эта война. Слово «папист» ни о чем не говорило ему. Роза и младшая дочка плакали, а юный Еспер попытался вырваться из рук датчан.

— А где эта Германия? — спросил Клаус.

Датчане отвечали нетерпеливо:

— Там, на юге.

— К югу от Акерсхюса?

— Господи помилуй, к югу от Дании. Клаус не сдавался.

— Я не желаю отдавать своего сына неведомо куда, чтобы он сражался где-то в другой стране. Вы не имеете права забирать его, я буду говорить с бароном!

— Это королевский приказ, и ты должен повиноваться. На баронов это тоже распространяется. Пойдем-ка, парень.

— Отец! — в отчаянии выкрикнул Еспер, которого уводили со двора.

Клаус со слезами на глазах бросился за сыном. Он попытался отбить его, но на него были направлены ружья, а потом он получил такой удар прикладом, что свалился на землю, хватая ртом воздух.

В Линде-аллее Аре изумленно взирал на датчан.

— Как, обоих моих сыновей? Но я останусь совершенно один в усадьбе. Вы не сделаете этого!

— Ты еще молодой и проворный, ты сам справишься со своим хозяйством. А Его величеству нужны твои сыновья. Это большая честь сражаться за родину.

— Какую родину? — не выдержал Аре.

— За Данию, разумеется, и за истинную веру.

— Вы лжете! Мы не желаем посылать своих сыновей на войну, которая нас не касается.

Тронд вмешался в разговор взрослых.

— Отпусти меня, отец. Я всегда мечтал быть воином. Побеждать в сражениях и прославиться.

— Тронд, что ты говоришь! Мы не хотим потерять тебя!

— Я обязательно вернусь, — уверенно сказал юноша. — И, возможно, стану капитаном, отец.

— Но вы оба еще так молоды. Бранду только шестнадцать лет!

Датчане грубо прервали их:

— Пушки не спрашивают, какой возраст у солдат. А твои сыновья сильные и здоровые. Идем, пришло ваше время!

Мета рыдала в отчаянии.

— Да заткнись ты, старуха! — выкрикнул датчанин. — До чего же нам надоел женский вой.

Возможно, король был бы неприятно поражен, если бы узнал, какими методами набирается его войско. Такое чрезмерное усердие он бы вовсе не одобрил. И если бы он знал, то он не стал бы набирать этих трусливых норвежцев, которые толком не смогут сражаться на поле боя в Европе. Вместо этого он бы занялся набором опытных наемников, которые умели биться с любым врагом, неважно каким.

А в Гростенсхольме Даг отбивался тем временем от королевских посланцев. Ирья успела предупредить Таральда, и теперь он и еще двое батраков были в безопасном месте.

— Вы не можете забрать моего сына, ибо он единственный хозяин в этом имении, — говорил Даг. — А кроме того, его сейчас нет дома, он уехал купить зерна для сева.

— Где он?

— Мы не знаем в точности, он собирался объехать несколько мест.

— Когда он вернется?

— Он уехал из дома только вчера и пробудет в поездке несколько дней.

Датчане огляделись. Даг Мейден, барон, землевладелец и нотариус, был влиятельным человеком. Лучше не трогать его усадьбу. И они уехали ни с чем.

Лив с Кольгримом стояла у окна и видела, как по дороге ехала телега с юношами. Она уже поворачивала к церкви. Впереди и позади телеги маршировали воины короля.

При виде этого зрелища сердце ее болезненно сжалось. Отчаянные крики матерей разносились по всему Гростенсхольму.

Она не хотела, чтобы Ирья увидела это. В телеге, должно быть, много парней из Эйкебю.

— Где мама? — спросила она Кольгрима.

— Она там, с этим глупым малявкой. Все время ей что-то там нужно.

— Но малыш постоянно хочет есть. И потом, ему надо почаще менять пеленки, ты же понимаешь. Маттиас вовсе не такой глупый, Кольгрим. Он твой младший брат, и он всегда радуется, когда видит тебя. Он ведь радуется тебе, разве ты не заметил? Он знает, что ты его сильный старший брат.

Нет, ей не хватало сообразительности Сесилии, чтобы подыскать нужные слова. Кольгрим пробурчал:

— Вообще-то, необязательно убивать его. Или делать ему гадости, потому что это не понравится Главному троллю. Но я разделаюсь с ним по-другому.

Лив почувствовала, как сердце ее сжала тревога. Уж не думает ли он о колдовстве? Нет ли в нем какой-то тайной способности, которую он потихоньку от других развивает в себе, чтобы поквитаться с нелюбимым младшим братом? Или он имеет в виду что-то другое?